Тито и товарищи - Йоже Пирьевец

Найти выход из этого затруднительного положения ему помог словенец Йосип Копинич – Вокшин, с которым Броз встречался еще в 1935 г. в Москве, в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада, созданном для нерусских партийных кадров из европейской части Советского Союза и для эмигрантов из Центральной Европы, Скандинавии и Балкан. Копинич был там студентом, а Броз временно занимал должность преподавателя. Вполне возможно, что сблизились они и на почве общих авантюр с женщинами. Копинич был увлекающимся и энергичным человеком: когда он еще служил мичманом в королевском военно-морском флоте, он вступил в КПЮ и создал тринадцать партийных организаций[220]. В 1934 г., узнав, что его собираются арестовать, он бежал в Москву, где стал работать в советской разведке. Он был в числе пяти первых иностранных добровольцев, которые прибыли в Испанию на помощь Республике всего через месяц после начала гражданской войны, и прославился там как герой. Кроме того, Копинич служил и на подводной лодке, мужественно оказывавшей сопротивление французским военным кораблям сначала в Атлантическом океане, а затем в Средиземноморье. Ему удалось прорвать блокаду на Гибралтаре, поэтому в испанской республиканской армии он получил высший чин среди всех югославов. Он стал капитаном фрегата, а также был назначен членом испанской военной миссии в Париже[221]. Поэтому он пользовался большим авторитетом в международных левых кругах и имел связи в высшем обществе. Воспользовавшись своими знакомствами, Копинич нашел для Броза убежище во дворце одного маркиза, военного атташе в посольстве Испанской Республики во Франции, где работал и он сам. Он собирался поехать в Москву и обещал заступиться там за Броза. Копинич разделял его идеи «большевизации партии» и, возможно, во многом содействовал падению Горкича[222]. Броз передал с ним письмо для Димитрова. Это был отчаянный призыв к «товарищу Георгию», чтобы он что-нибудь предпринял «для спасения моего доброго имени»[223]. Копинич отдал письмо и сопроводил его своим собственным, которое завершил просьбой, красноречиво свидетельствующей о том, насколько плохо в тот момент относились к Вальтеру в Москве: «Я обращаюсь к Вам как сын к отцу и прошу Вас ответить мне на вопрос товарища Вальтера. Вы – моя последняя надежда, поскольку все остальные, когда я спрашиваю их, что сделано, отвечают, что лучше не задавать лишних вопросов»[224].

Несмотря на то что Димитров симпатизировал Брозу, он смог только посоветовать Копиничу обратиться в отдел кадров ИККИ, являвшийся контролирующим органом всей организации. Хотя Белов, его надменный руководитель, и принял Копинича, но сразу заявил, что помочь не может: «Против Вальтера выдвинуты обвинения, и пока этот вопрос не решен, я не могу вмешаться». Копинич не отступил, он вернулся к Димитрову и предложил ему разрешить Вальтеру приехать в Москву, чтобы дать ему возможность защитить себя самому. Тогда последний послал его к Божидару Масларичу – Андрееву, заместителю Мануильского, который хорошо знал Копинича еще в Испании. Он был более общителен и рассказал, какие именно обвинения выдвинули враги против Броза, чтобы подорвать его позиции. По сути его подозревали в том, что он прямо или опосредованно служит югославской полиции и гестапо: ведь Коминтерн не финансирует прессу КПЮ. Кто же тогда это делает? Вероятно, югославская полиция. Только так можно объяснить эту аномалию. Иво Лола Рибар и Борис Кидрич – сыновья капиталистов, т. е. полицейские агенты и провокаторы. Хуже того, отец Рибара был председателем белградской Скупщины в то время, когда была принята «Обзнана», декрет, которым власти запретили Коммунистическую партию, и известным масоном. Не говоря уже о Герте Хаас, которая является немкой и гестаповской шпионкой. Этих обвинений было достаточно для Лубянки или даже для расстрельного взвода. Однако, вопреки всему, упорство Копинича принесло плоды. Хотя Масларич предложил ему должность генерального секретаря КПЮ, говоря: «Мы тебе доверяем», тот убедил его хотя бы дать Вальтеру возможность приехать в Москву, чтобы вместе с ним разобраться в этом деле[225].

И действительно, Броз 23 августа 1938 г. уехал из Парижа и через Стокгольм полетел в Москву. Он прибыл туда на следующий день, после почти двухлетнего отсутствия. Можно себе представить, какие чувства его обуревали, учитывая, что в 1937–1938 гг. в Советском Союзе арестовали около 800 югославских коммунистов и более 900 членов их семей – всех, до кого мог дотянуться НКВД. По его словам, он ощущал себя последним из могикан, ведь нельзя было исключить вероятности того, что КПЮ ликвидируют: в ее ЦК остались только он и Кухар. Чолаковича, считавшегося «приверженцем Горкича № 1» и Жуйовича, «№ 2», Коминтерн уже вычеркнул из списка. Они остались живы только потому, что НКВД не смог до них добраться[226]. «Всех, кроме меня, посадили»[227]. «Что было трудным? – позже Тито задавал себе этот вопрос. – Погибнуть в Советском Союзе по обвинению в том, что являюсь контрреволюционером. Умереть в Югославии не было трудно. Ты знал, что умрешь как революционер. Я отправлялся на нелегальную работу так, будто выходил на свободу»[228]. 24 августа 1938 г. он уже находился в резиденции Коминтерна, где его унизили, заставив дожидаться четыре часа, чтобы получить разрешение войти в здание[229]. Ему сразу же пришлось защищаться перед комиссией, состоявшей из пяти членов. Трое из них – враждебно относившиеся к нему болгары, которые требовали его осуждения из-за корабля, захваченного у Будвы, и заставляли его «признать свою вину». Они считали, что генеральным секретарем КПЮ следует назначить Петко Милетича. А если это невозможно, то назначить комиссаром некоего капитана Димитрева, болгарина, сражавшегося в Испании. А Вальтера надо бы «ликвидировать». К тому же его стиль жизни противоречил их представлениям и это вызывало подозрение: его кто-то подкупает. К расследованию подключилась и советская военная разведка, утверждавшая, что он – троцкист. Он был на волосок от гибели, но спасся, поскольку выяснилось, что обвинения против него – обычная фальсификация[230]. Его оправданию, несомненно, способствовало донесение от 23 сентября 1938 г., в котором Вальтер подробно описал свои отношения с теми, кого «разоблачили как саботажников и врагов нашей партии». Речь шла о девяти видных югославских коммунистах; семерых из них уже расстреляли, а двое были еще живы, но их уже подозревали в троцкизме. Конечно, ни для кого из них он не нашел доброго слова, хотя позднее утверждал, что был осторожен, и о товарищах, чьи характеристики должен был написать, говорил, что «недостаточно хорошо их знает, не работал с ними»[231]. Во всяком случае, за него вступился Мануильский и, возможно, тогда еще влиятельный Трилиссер – Москвин, один из руководителей НКВД, с которым Броз уже долгое время поддерживал контакты, что было совсем неудачно, учитывая, что последний в конце ноября и сам стал жертвой сталинской чистки. По словам самого Тито, это был самый тяжелый момент в его жизни. «Я не был уверен, – рассказывал он спустя много лет, – что однажды не схватят и меня. За то, что меня не арестовали, следует благодарить Димитрова, который мне доверял и считал, что я должен взять руководство Коммунистической партии в свои руки в качестве ее генерального секретаря»[232]. Как бы то ни было, он сильно переживал, о чем через много лет вспоминал в разговоре с Дедиером: «Ночь у Караиванова. Несколько бутылок водки. Я очень испуган. Теперь понимаю, почему в СССР столько пьют. Пьют, потому что боятся….»[233] Караиванов, болгарский коммунист, сотрудник НКВД, доверенное лицо Броза и, по обязанности, предатель, об этом времени написал следующее: «Он был очень встревожен. Его глаза были полны слез. В эти дни у товарища Тито появились первые седые волосы»[234].