Операция «Арлекин» - Александр Афанасьев

— Мы готовы принять на границе. Скажем, Бржецлав[35].

— Нет проблем.

— В таком случае, я бы хотел внести аванс…

…

Аванс было внести не так то просто — в те годы прямо связи между банковскими системами не было. Бородач подвез сэра Колина до телеграфа, где он дал международную телеграмму. Условным кодом в ней сообщалось о завершении первого этапа операции и приказ на перевод оговоренной суммы денег. Деньги не покидали пределы Швейцарии, что устраивало как ту, так и другую стороны…

— Приятно было работать с вами, — бородач протянул руку.

— Взаимно.

— Надеюсь, не последний раз.

— Взаимно.

Бородач прищурился.

— Вы надолго в Праге?

— Останусь еще на пару дней.

— Я мог бы организовать культурную программу. Найти вам компанию.

Интересная страна… а еще соцлагерь.

— Нет, благодарю.

— Как знаете. Доброго пути.

Каждый из участников сделки в этот момент подумал — неплохо, неплохо он надул другую сторону…

Прага…

Город обывателей, инженеров, туристов и немного — святых. Центр рождения нации с чистого листа, без дворянства, без истории, безо всего[36]. Город, в котором выбрасывали в окна послов и жгли на кострах борцов за свободу. Город Яна Жижки и Юлиуса Фучика.

Да. Это Марина Цветаева, тоже жившая в Праге и сохранившая любовь к этому городу…

С Праги-главной выход нашелся легко, там совсем не было огорожено, беспечные люди. С путей он выбрался на площадь, осмотрелся. Площадь большая, старинные здания. Грохочет старый добрый трамвай, такой же как и во всех городах СССР — их тут и делают потому что…

Сняв куртку, — если будут искать то цвет куртки, обязательно упомянут, — Николай направился туда же, куда и все…

…

Как найти Басина? Этого он не знал, и потому ему оставалось только одно — найти советское посольство, найти точку наблюдения и ждать, что рано или поздно туда придет его бывший куратор.

…

Советское посольство он нашел легко — как и все посольства в странах ОВД оно было огромным. Перекусывая булкой с молоком — деньги с ГДР у него еще были, нашел у вокзала менял, которые поменяли их на чешские кроны — он прошелся мимо, присматривая точки наблюдения. На одном месте долго стоять нельзя это понятно. Еще надо подобрать место для ночлега. Лучше — где-нибудь в парке или любом другом уютном месте. Уже достаточно тепло, можно и на улице переночевать, главное чтобы милиция не прицепилась…

О том, во что все превратилось, во что превратилась его жизнь, Николай старался не думать. В японском языке есть слово «ронин» — самурай, потерявший своего господина, а вместе с ним и честь, и теперь обреченный скитаться по свету, наниматься наемником и как то жить. Очень похоже на его жизненную ситуацию.

…

Как стемнело — он счел, что у посольства находиться смысла нет, и даже опасно и отправился искать ночлег. К его удивлению, как стемнело, Прага стала еще оживленней, открылись многочисленные «пивницы», где можно было не только выпить пива, но и основательно закусить.

Всё это было не для него.

…

Ночь он провел, пробравшись на один из теплоходов, которые катали туристов по Влтаве днем. Это было куда лучше, чем ночевать на земле.

Сон никак не приходил. Закутавшись в куртку, он прокручивал в голове одну за другой сцены, свидетелем каких он был, слова из дневника погибшего генерала — у него было время почитать его в поезде Виндобона.

Вспомнился дед… он его еще застал. Дед был интернационалистом, из той, старой еще гвардии 30-ых, почти начисто выкошенной Сталиным. Сам он провел два года в ГУЛАГе — тогда тем, кто прошел Испанию, уцелеть было почти невозможно. Считалось, что они все троцкисты, и тому были основания — все-таки в Испании троцкистская фракция была сильнее сталинской, да и троцкисты задавали вопросы, на которые не было нормальных ответов. Освободили его вместе с Рокоссовским по ходатайству маршала Буденного. Маршал был военачальником (дед до конца жизни говорил «командиром») так себе — но спас многих, не боясь порой ставить Сталину ультиматумы — эти мне нужны, или их выпускают или пусть сажают и меня.

Дед считал себя коммунистом-интернационалистом, несмотря на арест. Очень уважал память об интербригадах, считал, что настоящий коммунист не может не быть интернационалистом, осуждал «почвенничество». Считал, что как только советские люди попробуют построить «коммунизм только для себя» — это будет началом конца. С внуком он читал Хемингуэя, запрещенного Оруэлла — отец, поступивший в МИМО благодаря фамилии, — привозил из командировок…

Джордж Оруэлл. "Вспоминая войну в Испании":