Последний отбор. Угол для дерзкого принца - Вера Чиркова

Женщина тонко, отчаянно простонала и залилась слезами.

– Ну? Я жду. Заодно расскажи, за что ты так издевалась над моими детьми? В благодарность за тот день, когда я тащил вас на себе, отбиваясь от монстров? Или тебе работа не по нраву? Или тебя обижали? Может, сынишке чего-то не хватало?

– Ваша светлость… – женщина сползла с лавки и рухнула на пол, распростершись на нем всем телом, – виновна… каюсь… Но ведь она, змея подколодная, обещалась в общий котел яду подлить, а флакон в нашу комнатку подбросить!

Санея снова горько зарыдала, понимая, насколько слабое у нее оправдание, но я не спешила ее осуждать. Саму недавно интриганы щедро полили ложью и грязью, принуждая поступить так, как хотелось им.

– Как-то слишком похожи пакости у всех этих гадин, – пробурчал вдруг Эст и покосился на меня, давая понять, что тоже вспомнил собственный отбор.

– Хочешь сказать, Бенардиной пахнет? – задумчиво спросил стоящий рядом Ренд и вдруг обнял меня за талию и прижал к себе: – Как закончится ураган…

Дальше он не договорил, но Эст метнул другу одобрительный взгляд, яснее слов доложивший мне, что их безмолвный договор заключен.

– Если пойдете без меня… – Заканчивать фразу я тоже не стала, пусть сами придумают себе именно те наказания, каких боятся больше всего.

– Иди в свою комнату, Санея, – тяжело выдавил Айнор. – Я не могу сейчас тебя видеть.

– Отдай ее мне на поруки? – внезапно вступился за старшую кухарку Ренд. – Она больше не сделает ничего дурного, а людей много, и всех надо кормить.

– Бери, – помолчав, хмуро махнул рукой его отец и спешно покинул кухню.

– Интересно, где тут штаб? – выйдя следом за ним, спросила я, пытаясь незаметно вывернуться из командирской хватки. – Должен же кто-то получать сведения из цитадели? Пора узнать, сколько продлится этот ураган.

– Тут неподалеку, – просветил меня Эстен. – Там трое магов. Портальщик и два ученика. В крайнем случае будут уводить детей и женщин. Но пока основная волна идет намного западнее, я недавно их видел, приходили за чаем.

– Тогда идем познакомимся с ними и вернемся в свою гостиную, – принял решение командир, и никто из нас не стал с ним спорить.

Уже через четверть часа мы сидели в удобных креслах, грызли сухарики и пили прихваченный Эстеном чай: в такую скверную погоду истово хотелось тепла и уюта.

Угрюмо о чем-то размышлявший Райвенд упорно держался за меня, и вскоре Эст, забрав чашку и горсть сухарей, ушел в свою комнату, заявив, что хочет полежать.

– Я обещал тебе рассказать, – удрученно вздохнул принц, – почему так злился на тебя…

– Райв, а может, не сейчас?

– Чем раньше, тем лучше, – буркнул он, и прозвучало это еще тоскливее. – А начинать нужно с того времени, когда я принялся за вами следить. Сначала просто от скуки…

Он на миг смолк, и я вдруг отчетливо поняла, почему мне так не нравится происходящее. Ренд неожиданно стал не самим собой, таким, каким я привыкла его видеть. Уверенным и хладнокровным, молниеносно решающим любые проблемы командиром. И заботливым, чутким напарником.

Сейчас он был откровенно подавлен необходимостью вспомнить все слова, сорвавшиеся в гневе или разочаровании, и рассказать откровенно о своих старых ошибках и промахах. Обо всех решениях, принятых под действием внезапных эмоций или безвыходности, об ошибочных поступках, изменить которые уже никому не под силу, хотя их след еще живет в его душе и отравляет жизнь пониманием собственной недогадливости или нерасторопности.

Но никому из нас не станет легче, если он вывалит все это на меня. Мне придется прощать обиды, о которых я до этого не знала, а ему пытаться поверить, что я действительно простила. И неизвестно, кому из нас будет хуже. Так зачем мы примемся сейчас с упорством мазохистов ворошить давно оставшиеся в прошлом каждого боль и ошибки и собирать их в огромную непроходимую баррикаду, вместо того чтобы забыть навсегда и попытаться сберечь пробивающийся из пепла былых разочарований робкий росток надежды на счастье?

– Нет… – Моя ладонь успела лечь на его губы, прежде чем Ренд решился произнести следующее слово. – Не нужно. Я передумала. Не хочу ничего знать и слышать про твои юношеские ошибки, ты ведь давно уже не тот самоуверенный принц. И мне хорошо известно, какой ты на самом деле. Люди лучше всего познаются в бою, во время смертельной опасности. Стай твердит это каждый день, а я только теперь сообразила зачем. Вот такая тугодумка…

– Элни, – сглотнул он и стиснул меня в объятиях, – не выдумывай, ты не такая. Просто ты выше всяких интриг… ты вообще самая лучшая. И раз не хочешь, я забуду все, я сам об этом мечтаю. Но есть одна тонкость… я имею в виду мою мать. Ты сама сегодня видела, как ее злобная месть достала отца даже здесь, на другом конце света. Мне не хочется говорить про нее плохо, она родила меня, вырастила и любила так, как умела. Много лет мне казалось, что она лучшая мать в мире, несмотря на наши споры по самым разным вопросам. Она умела уступать моим желаниям, исправлять свои ошибки и отдариваться с оглушающей щедростью.

Принц невесело усмехнулся и несколько минут сидел молча, тихо дыша мне в висок, потом, собравшись с силами, продолжил исповедь, которую я никак не решалась прервать:

– Я знаю, о чем говорю, имел возможность сравнить с матерями сверстников. Многие знатные дамы не видят детей по несколько дней, нельзя же считать встречей поцелуй в лобик на ночь? А моя мать часами играла со мной в разные игры, даже бегала с мячом, переодевшись в мужские штаны. И сама читала мне перед сном сказки. А когда, повзрослев, я начал задыхаться от чрезмерной опеки, уступила моим требованиям и сократила время общения, но оставила незыблемым правило вести задушевные разговоры обо всем и обо всех. Признаю, тогда я был доверчив и глуп, но как можно было подозревать в предательстве единственного человека, который всегда был искренне рад меня видеть, с готовностью исполнял все мои желания и ограждал от всех невзгод? Ведь отцу обычно не хватало на меня времени, и только Герт упорно обучал меня обращаться с оружием. Но тогда он не был мне духовно близок, это пришло много позже. Теперь можно не сомневаться – мать бдительно ловила и запоминала все оброненные мной слова и по-своему расправлялась с обидчиками.

– Ты хочешь сказать, что я была для нее главным врагом? – тихо осведомилась я. – Не переживай, об этом я уже догадалась. Да и Альми с бабушкой подсказали. Манефа как-то сокрушалась, что большая часть людских бед вырастает именно из неумелой родительской любви. Никто не знает, как правильно воспитывать детей, но всем хочется, чтобы они выросли хорошими. Однако понятие «хорошие» тоже у каждого свое, и судить за это нужно их родителей, дедушек, прадедушек…

– Элни, – руки командира сплелись вокруг меня горячим коконом, его губы, смелея, коснулись щеки легким поцелуем, – а как там твой росток?

– Растет, – чувствуя, что краснею, призналась я. – Только не пытайся его тянуть насильно, а то вырвешь с корнем.