Призрак в Венеции - Кэролайн Кин

Когда наутро горничная принесла им кофе и улочки, Тара пыталась выяснить у нее, посещают дворец привидения, и если да, то как часто, но женщина ничего не поняла и, широко улыбаясь, ушла.

Девушки уже умылись и оделись, когда снова раздался стук в дверь. Это был дворецкий Доменик.

— Насколько я мог понять, — заговорил он ворчливым, недовольным тоном, — вы жаловались горничной на кого-то, кто приходил ночью. Уж не привидение ли? Говорят, что они посещают иногда женщин или девушек…

— Вот оно и посетило нас, — сказала Нэнси.

Доменик криво ухмыльнулся. Тара стала рассказывать ему, как она проснулась вдруг и увидела… Но Нэнси остановила ее и сказала, обращаясь к Доменику:

— Мы говорим не обязательно о привидении, не думайте так. Мы говорим о странной и страшной человеческой фигуре, которая появилась вчера в этой комнате… Прямо вот здесь. Понимаете?

Она произносила слова медленно, почти по складам — ей казалось, что так ему будет легче ее понять, если он вообще хочет понять и не притворяется, что так уж плохо знает английский. У Нэнси было подозрение, что знает он его куда лучше, чем делает вид.

— Si, si, синьорина, — сказал Доменик, нетерпеливо кивая головой. — Итак, вы говорите, что видели привидение. Что я могу вам ответить? — Он пожал костлявыми плечами. — Палаццо дель Фальконе очень, очень старое. Много женщин не Раз говорили, что видели здесь что-то такое, когда было темно. Кто-то говорил и про голову смерти, какую увидели вы и вот эта девушка. — Он показал на Тару. — Может, это правда, может, нет… Может, одно лишь воображение… Кто знает?

Дворецкий продолжал бормотать еще что-то, но перешел уже целиком на итальянский, девушки не понимали ни слова и полностью оставили надежду что-либо ему объяснить или выяснить у него.

По пути вниз, в столовую, они встретились с маркизом Фальконе. К тому времени Нэнси почти потеряла уверенность в реальности того, что им привиделось ночью, а потому не стала ничего рассказывать маркизу, а просто спросила:

— Скажите, в вашем дворце есть привидения?

Тот был несколько ошарашен вопросом, однако проявил интерес, и тогда девушки наперебой начали описывать ему, что они видели ночью у себя в комнате и как пытались поведать обо всем Доменику, но безуспешно.

Маркиз внимательно выслушал их сбивчивый рассказ и затем сказал со своей всегдашней вежливой улыбкой:

— Да, да, привидение. Понимаю. Доменик не успел ничего больше сообщить вам? Существует старинное семейное предание…

— Насчет привидения?! — воскликнула Тара, — Ой, расскажите, пожалуйста!

С той же легкой улыбкой маркиз начал рассказывать.

Много веков тому назад одного из членов семейства Фальконе обвинили в заговоре против дожа — выборного главы Венецианской «безмятежной» республики. Зловещий «Совет Десяти», под чьим контролем находилась тайная полиция города, приговорил его к смертной казни.

Больше об этом никому ничего не известно. Ходили разные слухи: по одним — он был задушен городским палачом, по другим — скрывался весь остаток жизни здесь, во дворце, сначала в обличье обыкновенного человека, а потом превратился в привидение и вместо лица у него была маска смерти.

Тара содрогнулась.

— Вы хотите сказать, что как раз его мы видели этой ночью?

— Нет, нет, что вы, дорогая! Я только рассказываю старинную легенду. Что касается ваших ночных страхов, то я, поверьте, глубоко сожалею, что древние стены моего дворца навеяли вам такие видения. Если вас это может хоть как-то успокоить, хочу заверить, что мой беспокойный предок или его дух никогда еще не причинили никаких неудобств ни одному из владельцев этого места или их гостям.

Последним словам маркиза вновь сопутствовала вежливая улыбка, ясно говорящая, что он советовал бы обеим девушкам отнестись к происшедшему с долей здоровой иронии и вообще позабыть об этом.

После завтрака Нэнси и Тара вновь отправились осматривать город — дома, каналы, музеи, не забывая, впрочем, и о магазинах. Нэнси предложила прежде всего пройти к так называемому Золотому Дому — дворцу Ка д'Оро. Она приметила его еще во время первого приезда в Венецию, и он поразил ее воображение.

— По-моему, это самый красивый из всех дворцов, стоящих на Большом канале, — говорила °на Таре. — В путеводителе сказано, что он построен для юных новобрачных и когда-то был весь покрыт настоящим золотом.

— Ух ты! — воскликнула Тара. — Кое у кого, видно, водились деньжата…

Они увидели его сначала с воды, и дворец показался им легким и воздушным, как мечта, — его ТРИ этажа с изящными колоннами и кружевными арками словно парили над землей.

Сойдя на берег, девушки подошли к дворцу с суши, миновали площадь с бассейном из розового мрамора и по каменной лестнице вошли внутрь.

Сейчас тут был музей, и они ходили по его залам, расставаясь и сходясь вновь; каждая из них разыскивала и смотрела то, что ей казалось интересней.

Нэнси хотелось увидеть картины Тициана, и особенно одну, указанную в путеводителе, о которой говорилось, что особое внимание в ней следует обратить на цвет волос у женщины — золотисто-рыжеватый, присущий только кисти Тициана. Нэнси нередко слышала от людей, что у нее самой «тициановские» волосы, потому она довольно долго вглядывалась в картину, восхищаясь, впрочем, не только цветом волос, но и вообще всей гаммой красок этого художника, главы венецианской школы Высокого Возрождения, прославившегося своим «открытым мазком и мощным звучанием цвета». Нэнси была вполне согласна с таким определением путеводителя.

Картина, на которую сейчас смотрела Нэнси, представляла собой откровенный портрет Венеры — какой хотел ее видеть художник, — богини любви и красоты, обнаженное тело которой было украшено нитями жемчуга… Какое искусство! Как прекрасно и величественно! Нэнси уже забыла о сходстве волос и не могла отвести глаз от картины в целом.

— Волосы почти как у тебя. А? Разве нет? — услышала она позади себя чуть насмешливый мужской голос и вздрогнула от неожиданности.

Неожиданности тем более неприятной, что человеком, нарушившим чувство ее восхищения от картины, был не кто иной, как Джанни Спинелли собственной персоной.

— Что вы здесь делаете? — не совсем уместно задала она вопрос холодным и раздраженным тоном.

— То же, что и ты, дорогая, — ответил он с усмешкой. — Любуюсь картинами. Разве это запрещено?

— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — сказала Нэнси решительно. — Вы действуете совсем как в каком-нибудь дурацком кинобоевике. Преследуете меня повсюду.

— Кино меня не интересует, — сказал он. — Я забываю о нем, когда вижу вас… Здесь, не на экране!

Нэнси испытывала одновременно злость и беспомощность. Последнее — особенно после того, как снова его увидела, и не могла не признаться самой себе, что он очень привлекателен со своими кудрявыми темными волосами, правильными чертами лица, мускулистой грацией тела. С него бы тоже писать картину и вывешивать в этом зале! Прямо Аполлон Бельведерский!