Ханская дочь. Любовь в неволе - Ине Лоренс

— Не веришь своим глазам, сынок? — спросил мужчина вновь голосом Юрия Гавриловича, опустился рядом с ней и приказал слуге принести еще один стул — для дочери. В этот момент в комнату вошла Маша — и тут уж от изумления челюсть отвисла не только у Сирин. Дочь купца была в темно-красном платье, вырезанном так глубоко, что ее полная грудь обнажалась почти до непристойности. Лицо было сильно напудрено, а на щеке девушки вдруг обнаружилось маленькое темное пятнышко, которого Сирин раньше не замечала. Она тоже закрыла свои волосы чем-то вроде шапки из белых волос, закрученных в замысловатую прическу. В руках девушка держала раскрашенный предмет, похожий на маленькую ширму, которой она частично прикрывала лицо. Сирин заметила, что жадные мужские взгляды Маша принимает не без удовольствия.

Юрий Гаврилович покосился на Бахадура и усмехнулся:

— Ну что, удивлен?

Сирин, казалось, проглотила язык — она кивнула, не в силах сказать ни слова.

Юрий Гаврилович ткнул себя кулаком в грудь:

— Это царский указ. Совсем забыл Петр Алексеич русские обычаи, велел носить платья на манер поляков да немцев. А если захочет русский одеться как подобает русскому, придется заплатить налог, и немалый. Да и то — царские слуги всегда могут его оскорбить, избить, а то и в темницу бросить. А уж теперь, когда у нас война, дело еще хуже. Если бы я западнее Урала решился одеваться так, как наши отцы и деды, пришлось бы в каждом городе налог платить — на бороду и платье, так что в карман царским сборщикам перешло бы куда больше денег, чем я в Новгороде выручу. Но меня так просто не возьмешь! Вот и оделись с дочкой в новомодные платья, приятные царскому сердцу, в таком виде мы хоть сейчас перед ним показаться можем.

Сирин ничего не было известно ни о царе, ни о его пристрастиях, а потому она опять промолчала. Впрочем, Юрий Гаврилович, кажется, ответа и не ожидал и продолжал свою речь:

— Буря, родившаяся в Москве, для нас, простых людей, чересчур сурова. Но ты плохо знаешь русских, сынок, — мы как береза под ветром, гнемся, но не ломаемся. И наш пресветлый царь тоже скоро узнает об этом.

Тут слуга опустил на стол перед Юрием Гавриловичем кружку кваса и кусок холодного жаркого, и купец жадно принялся за еду. Закусив, он поднял голову и отметил задумчивый взгляд Тарлова. Офицер разглядывал Юрия Гавриловича, будто что-то решая в уме. Разговор на скользкую тему вспыхнул с новой силой:

— Что же, Сергей Васильевич, решили вы, как дальше путь продолжать будем? Что до моего мнения, я советовал бы нанять плот или судно. Так мы могли бы по Белой доплыть до Камы, там — до Волги, а там уж поднялись бы до Нижнего Новгорода.

Сергей устало зажмурил глаза и затряс головой, будто желая отогнать ненужные мысли:

— Нет, Юрий Гаврилович, так путь будет слишком долог. Нам следует торопиться, поедем верхом. Если хочешь — езжай с нами.

Купец, явно предпочел бы неторопливое плавание по реке разбитым русским дорогам, но по лицу капитана он понял, что принятого решения Тарлов не изменит.

Уже во второй раз за утро он рассердился на молодого офицера. Первой же причиной для недовольства было то, что Тарлов, единственный из всех мужчин, удостоил сегодня красавицу Машу лишь мимолетным взглядом. Его надежда взять молодого капитана в зятья рушилась на глазах, и это было прискорбно. В Сибири выбиться в люди можно было, только имея собственную голову на плечах и умение отдавать приказы, но для Сергея, по видимости, кровопролитная битва была соблазнительнее молодой жены. Разумеется, так легко отказываться от своих планов Юрий Гаврилович не собирался. Но даже если предприятие его провалится, он, по меньшей мере, доберется до Нижнего в целости и сохранности. Само собой, кое-что из денег и ценностей он приказал накрепко зашить в новое платье, но при встрече с разбойниками это вряд ли поможет — они давно изучили подобные уловки и раздевали своих жертв до исподнего в поисках наживы. Офицер и его драгуны послужат более надежной защитой, чем молитва Пресвятой Богородице, и отказываться от этой защиты было бы неразумно.

Сергей, казалось, позабыл про купца, ему не терпелось поскорее покинуть город. Приказав своим людям поторопиться, он прикрикнул и на заложников, пригрозив некоторым испробовать на них свою плеть. Сирин поняла, что сказать сейчас хоть слово поперек — верный способ нажить себе неприятности. Она не желала своему надсмотрщику ничего хорошего, но решила наблюдать за ним повнимательнее, — возможно, его затруднения обернутся для нее преимуществом.

Отряд все ехал и ехал через бесконечные, казалось, леса. Они подавляли, и Сирин начинала задыхаться. Большей частью дорогу обступали березы с бледными стволами и светло-зелеными листьями — в полумраке они казались выходцами с того света, поджидающими запоздалых путников. За ними вздымали макушки ели, суровые и мрачные, стонущие от ветра, они будто жаловались на судьбу, приковавшую их к этому месту. Деревья казались Сирин чужими и недобрыми. Выросшая на широкой ладони степи, где даже кустарники встречались нечасто, она не знала их названий. Сирин верила, что от духов можно защититься, назвав их по имени, но ни драгун, ни Ваню, ни тем более Тарлова спрашивать не хотелось.

После стычки в Уфе она не перебросилась с капитаном и словом, а каждый раз, когда ловила на себе его взгляд, рука невольно тянулась к сабле. Более всего прочего в этой стране Сергей стал для нее олицетворением врага. Неприятно было даже то, что он выглядел вполне счастливым среди этих мертвенно-белых деревьев. Если в Уфе его, казалось, что-то угнетало, то теперь он повеселел, а в голосе появились уверенность и твердость.

Сергей сорвал несколько листьев, растер их в пальцах и с видимой жадностью вдохнул острый запах.

— Это прочищает легкие, сынок. — Ваня заметил, куда направлен взгляд Сирин, снова забыв свое решение не заводить разговора с этим заносчивым татарином.

— У меня чистые легкие! — бросила Сирин, решив презирать и ругать все русское, чтобы избежать искушения смириться со своим положением. Резко отвернувшись от Вани, она осадила жеребца, чтобы дать вахмистру проехать вперед, из-за этого ехавший позади драгун столкнулся с Сирин и, не стесняясь, высказал все, что он думает.

— Собака русская! — прошипела Сирин едва слышно. Она была женщиной, а не воином который с легкостью поставил бы этих мужланов на место, хотя иногда Сирин забывала об этом. Ей было нелегко обуздывать свой бешеный темперамент, так что порой приходила мысль просто-напросто зарезать Тарлова и бежать. Так она хотя бы погибнет свободной, от честной пули. Но снова и снова она приказывала себе сдержаться до той поры, пока не встретится с царем. Чтобы укрепить дух, Сирин воображала, как снесет голову или распорет живот великому Петру, Самодержцу всея Руси, и ей слышалась песня, в которой степные сказители воспоют ее подвиг.

Сергей уловил вызывающий ответ Бахадура и украдкой бросил на него взгляд. Все же офицер не мог не любоваться гармонией лица своего пленника, его мягко изогнутым ртом. Сергей постоянно ощущал на себе взгляд его огромных глаз, странно светлых для татарина, казалось, светящихся — и это пугало капитана. «Этот мальчик слишком красив для татарина, — крутилось у него в голове, — будь он русским, все девушки вокруг умирали бы от желания принадлежать ему». Впрочем, недооценивать татарина Сергей не был склонен, такие юнцы, как этот Бахадур, способны порой на то, на что не хватает мужества у опытного воина.