Скифы пируют на закате - Михаил Ахманов

Но троица вдруг повернула к воротам. Крайние шли неторопливо, волоча изувеченного под руки; куратор слышал лишь шарканье башмаков по камням да хриплое натужное дыхание. Потирая плечо, он смотрел на удалявшиеся темные фигуры, потом окинул взглядом окна огромного дома. Третий час ночи, нигде ни огонька, ни лучика света… Пожалуй, при ином раскладе дел журналист Синельников провалялся бы во дворе до самого утра и истек бы кровью… Или не истек? Может, не стоило заводиться? Ну, ударили бы разрядником, потом всыпали для вразумления и отпустили на все четыре стороны… Зато, глядишь, услышал бы что-нибудь любопытное… к примеру, какая из статеек вызвала гнев Вышних Сил…

Опасный получился бы эксперимент, подумал куратор с усмешкой и отправился на розыски бумажника и ключей. Можно было считать, что приказ Винтера он не выполнил: наткнулся на странных, да взять их не сумел. Вот только какой лороды эти странные? Не гипнофединги, не ортодромы, не «фермеры», не «слухачи» и не «синоптики»-адвекты… Эндовиаты, что ли? Либо трансформеры? Прямиком из мертвяков? Или… или Они? Двеллеры? Обитатели тумана?

Куратор замер на секунду, потом покачал головой. Нет, Они не станут подстерегать с хлыстами в темном дворе, не станут… Сами не станут! Да и на кой черт им сдался журналист Синельников? Писака, промышлявший байками для полоумных?

Но' тогда кто же? Кто послал этих зомби? И чьи мысли уловил «слухач»? Не мысли – скорее их отзвук, тень предупреждения…

Предупреждения? Теперь он получил целых два сразу: и словом – от Монаха, и делом – от троицы оживших мертвецов.

Над этим стоило поразмыслить, и куратор, подобрав брелок с ключами и бумажник, направился к парадному. «Что-то ждет в квартире? – мелькнула мысль. – Еще одна команда зомби?»

Но в эту ночь в его двухкомнатных апартаментах царили покой и тишина. Он решил не ложиться и, проглотив таблетку бетламина, расслабился на минуту-другую, дожидаясь, пока перед глазами не перестанут мельтешить цветные круги. Бетламин, превосходный бодрящий препарат, к сожалению, давал кое-какие побочные эффекты, ибо предназначен он был не для людей и на Земле очутился тем же способом, что Решетка и Страж.

Почувствовав прилив энергии, куратор помассировал плечо, потом сбросил пиджак и уставился на темную полоску – след хлыста, четко выделявшийся на желтой ткани. Согласно давней привычке, журналист Синельников носил щеголеватые светлые пиджаки и яркие рубахи, в отличие от сотрудника ФРС Чардецкого, предпочитавшего строгий костюм-тройку и длинный плащ; что касается Мозеля, то Август Рихардович был любителем пушистых свитеров «под горлышко» или пуловеров с вырезом, позволявших продемонстрировать белоснежный воротничок и темный галстук. Ивахнов же одевался так, как подобало преуспевающему бизнесмену: мягкая кожаная куртка, однотонная сорочка, габардиновые брюки. У каждого был свой вкус, свои манеры, свой стиль поведения; каждого окружали люди, знакомые, приятели, коллеги, платные осведомители, и куратор мог прозакладывать голову, что ни один из них не ведал о прочих ипостасях коллекционера Мозеля или, скажем, журналиста Синельникова. Таковы были правила игры, которую он вел уже больше трех лет, с тех пор как попал в Систему и возвратился домой из Штатов; в игре же этой всякий эпизод, любое начинание требовали своего персонажа, подходящего для определенной роли. Иногда он казался себе самому неким многоглавым драконом с неимоверно длинными шеями, позволявшими высовывать нос, глаз или ухо то тут, то там, прислушиваться, приглядываться, принюхиваться… Но все, что ему удавалось узнать в каждом из своих обличий, поступало туда, куда положено, – в мозговой центр, к куратору группы С, регионального филиала Системы. И сейчас именно куратор, а не журналист, не бизнесмен, не отставной офицер, собирался поразмыслить над происшествием, случившимся с Синельниковым Петром Ильичом, любителем светлых пиджаков и ярких рубашек.

Тут было несколько вопросов, нуждавшихся в ответах. Во-первых, какая из его статей вызвала столь острую реакцию, столь быстрый и недвусмысленный отклик, причем двойной – и словом, и делом? Во-вторых, кто откликнулся? Кто скрывался под маской Вышних Сил и Сфер, если использовать терминологию Монаха? Кто пожелал запугать журналиста Синельникова, писавшего на темы вполне безобидные, не связанные ни с мафией, ни с биржевыми спекуляциями, ни с коррупцией властей предержащих? В-третьих, что с ним собирались сделать? Оглушить, избив потом до полусмерти? Похитить и уволочь куда-то для заключения некоей сделки? Оба эти предположения казались куратору довольно примитивными. Деловые люди, чьи интересы он мог по неведению ущемить, так не поступают. Тут разработана целая процедура, принятая и в России, и на Западе, и на Востоке: звонок с предупреждением, второй звонок, превентивная акция – скажем, угон автомобиля, и только затем силовое воздействие. И уж послали бы опытных боевиков, а не трех неуклюжих зомби с дьявольской кондитерской фабрики!

Наконец, существовал и четвертый вопрос, не менее важный, чем все остальные: почему взялись за Синельникова, а не за Догала? Формально «Пентаграмму» возглавлял Марк Догал, и именно он нес ответственность за все материалы агентства. Хотя Синельников был старшим из компаньонов, имя его в этом качестве не фигурировало даже в уставных документах; он числился одним из рядовых сотрудников «Пентаграммы», и лишь Догал знал, с кем положено делиться прибылями и кому направлять приходившую в агентство корреспонденцию. Куратор не сомневался, что в финансовых делах его партнер чист как стеклышко, что показывали негласные проверки осведомителей, присматривавших и за Догалом, и за «слухачами», и за прочей экзотической публикой. Агентство Догала работало с многочисленными газетами и еженедельниками вроде «Тайн магии», «Парапсихолога», «Чертова ока», исправно поставляя им материалы и принося неплохой доход. Сам же Догал был отличным организатором и журналистом-профессионалом, умевшим и писать, и оценить написанное, и продать оные писания с максимальной выгодой. Кроме того, три года назад, еще до создания «Пентаграммы», его тщательно проверили, выбрав из семи или восьми подходящих кандидатов. И до сих пор куратор считал, что с Марком Догалом он не ошибся.

Однако три года – большой срок, подумалось ему, но мысль эта была тут же отложена про запас. В составленном им списке Догал шел четвертым номером – значит, и разбираться с директором «Пентаграммы» полагалось в последнюю очередь. Первое и главное – статья!

Поразмыслив, он решил остановиться на «Осеннем лесе» – все прочие из последних материалов казались совсем уж безобидными. Лес, упоминавшийся в публикации, являлся аллегорией, почерпнутой не то у Честертона, не то у Конан Доила: место, где легко спрятать лист среди множества других таких же. Но речь шла именно об осеннем лесе, где землю устилают груды увядших листьев; кто может догадаться, какой из них сорван осенними ветрами, а какой – руками человека? Пли нечеловека…

Эта статья была подготовлена в рамках все той же операции «Blank» – полномасштабного расследования, проводившегося всеми континентальными кольцами Системы. Куратор всегда обозначал его английским термином, ибо на русском под «бланком» понимался лишь чистый формуляр некоего документа. На самом же деле смысл слова был совсем иным – «пустой», «бессмысленный», что полностью отвечало целям операции, касавшейся весьма значительной части человечества – той, что принято называть «дном»: алкоголики и наркоманы; бродяги, лишенные пристанища и средств; люмпены, задавленные монотонным бессмысленным трудом; фанатики – с мозгами, замкнутыми на одну-единственную идею, обожествлявшие любимого певца, великого вождя или нового религиозного пророка; гангстеры, покорные «шестерки», у коих волосы на лбу росли от самых бровей… Все они были увядшей листвой на древе человеческом, все отличались потрясающей узостью интересов, полной социальной инертностью, неконтактностью – за исключением малого круга «своих». Пустота, бессмысленность существования, порожденная в бедных странах нищетой, в богатых – дразнящей недоступностью мирских соблазнов… Но только ли этим?