Нина. Книга 1. Проклятый дар - Айя Сафина

– Я буду стараться, – прошептала санитарка и покинула палату, не желая больше испытывать судьбу.

Время в лечебнице тянется вечность. Нина взрослела, с ней взрослели и Монстры. Их кошмары становились все более жестокими, более навязчивыми, более реальными. Состояние Нины оставалось неизменным. Ни лучше. Ни хуже. Но мало, кто пекся о прогрессе Нины. Когда у ребенка есть родители, у врачей есть стимул стараться, потому что родители рьяно защищают своих отпрысков. Они навещают чадо каждый день, требуют индивидуальных консультаций лечащих врачей, следят за процессом выздоровления, а в худшем случае грозятся подать иск на непрофессионализм медперсонала.

У Нины не было никого. Никто не пекся о состоянии ее здоровья. Для социальной службы было достаточно одного официального письма в месяц, а отчетность перед руководством была важнее, чем его содержание. Возможно, если бы Нину курировал более ответственный социальный работник, то все было бы иначе. Но Нине не повезло в очередной раз. Психически больная никому не нужна.

Порой уже знакомые симптомы свидетельствовали об обострении шизофрении. Это были припадки, во время которых Нина истошно вопила и убегала от невидимого Монстра. Поскольку галлюцинации временами проявлялись, аминазин или галоперидол – постоянный рецепт для Нины. Помимо них девочке скармливали целый набор из антидепрессантов и успокоительных. Побочные эффекты препаратов не заставили себя долго ждать. Вялая, апатичная Нина бесцельно бродила по коридорам. Разумеется, в таком состоянии ее уже не беспокоили окружающие, она спокойно гуляла на площадке или рисовала в игровой комнате вместе с другими детьми, что воспринималось врачами, как показатель верно выбранного пути лечения. Монстры же не упускали возможность воспользоваться ослабленным состоянием девочки и демонстрировали ей картины еще более ожесточенных и изощренных смертей. Монстры продолжали воспитывать девочку в своем духе. Они продолжали растить в ней самих себя.

Дания стала хранителем Нины, оберегая девочку от неприятностей. Следующие полтора года санитарка, сама того не подозревая, была цербером для девочки в больничных стенах. Она ни на секунду не упускала Нину из виду, ведомая страхом, что одержимая могла нанести вред другим. Не дай бог, она обратит свой гнев на какого-нибудь несмышленого задиру, ведь это снова приведет к ужасным последствиям. Где бы ни находилась Нина, что бы с ней ни случалось, Дания всегда была рядом. Когда на девочку нападал очередной ступор, Дания бережно переносила ее на койку. Когда Нина носилась по этажу в очередном припадке, Дания бегала за ней, ограждая девочку от твердых углов и стеклянных дверей. Ведь, боже упаси, если она снова ударится и получит травму. Когда очнется, гнев ее точно падет на Данию, ведь не уберегла, не досмотрела – думала санитарка.

– Ты должна поесть, – тихо говорила санитарка, когда Нина снова теряла аппетит из-за лекарств.

Дания давно сообразила, что на девочку не действуют обычные детские приемы вроде ложку за друга, ложку за себя. Нина была очень умной. Не по годам смышленой.

– Если ты не будешь есть, организм не получит энергию, и твои галлюцинации снова вызовут припадок.

Тогда Нина отрывалась от рисования или мозаики и с отвращением смотрела на ячневую кашу. Когда взгляд заторможенной Нины падал на еду, Дания понимала, что теперь можно покормить девочку, и аккуратно кормила ту с ложки.

После очередного курса антипсихотиков Нина испытывала затруднения в мочеиспускании, ее мучили запоры. Дания терпеливо выжидала, пока Нина сидела в туалете. Она могла сидеть там до часу, и все это время санитарка отгоняла малышей от туалета.

Иногда санитарку охватывало чувство жалости к девочке, когда та становилась самым настоящим вареным овощем, неподвижно сидящим за столом и уставившимся в одну точку. Вид безжизненного ребенка казался Дании жутким. Ни любопытства, ни желаний, ни эмоций. Это неправильно. Ребенок не должен так жить.

Но потом она вспоминала окоченевший труп Аделаиды, и ее снова охватывал страх. Все эти полтора года Дания жила в стрессе, боясь за свою жизнь, и тем самым оберегая Нину. Ее несколько раз посещала мысль бросить все и уволиться к чертям, но каждый раз страх уничтожал этот порыв, когда серебристые глаза недоверчиво посматривали на санитарку, словно догадывались о ее помыслах. Нет, об увольнении и речи быть не может! И снова окровавленный детский труп представал перед глазами.

– Завтра тебя переведут в среднюю группу, – говорила Дания девочке, заплетая ей косу, – я похлопотала об отдельной палате для тебя.

Нина собирала детскую мозаику.

– Но я не смогу находиться там, рядом с тобой, – голос женщины слегка дрогнул.

Нина молчала. Она уже давно ожидала наступление этого момента. Для детей младшего школьного возраста на территории больницы был отведен отдельный блок. Вскоре Нина снова войдет в другой мир с новыми лицами, новыми правилами, новыми испытаниями, и где ей снова придется отвоевать свое одинокое место.

Немного скрипя сердцем, Нина отпустила своего верного пса.

***

– Нина, ты меня слышишь? – голос доктора Йокина вывел из транса.

Зорий еще пять минут назад заметил, как девушку унесло в неизвестные ему дали. Глаза полузакрыты, брови нахмурены, губы поджаты – она явно вспоминала что-то. Он не хотел ее отвлекать и с дотошностью ученого изучал мимику ее лица, распределяя воспоминания по полочкам «хорошие» и «плохие».

– Расскажи мне о друзьях, Нина, – продолжал Йокин. – С кем ты дружишь? Что вы делаете вместе?

«Нет друзей», – мысленно отвечала девушка.

«Я же – Мертвая…».

***

В новом блоке ей дали новое прозвище – Мертвая. Бледная кожа, синева под глазами, худощавое тело, ну, чем не мертвец? Если бы она встретила того умника, что дал ей новое имя, она бы поблагодарила его, мысленно, разумеется. Мертвая все же лучше чем Уродка.

Прозвище прочно закрепилось за ней после очередного трагичного инцидента.

Все случилось в столовой, когда ей было девять. «Индивидуальное обслуживание», естественно, исчезло в блоке средних групп, и теперь надо было вливаться в разношерстную очередь больных у столов раздачи. Больничная каша, которой Нина никак не могла дать название, походила больше на слизкую грязь, чем на еду. Но приходилось ее ковырять, потому что любое отклонение в поведении расценивалось как рецидив. Не ешь? Обострение! Много ешь? Обострение! Не хочешь гулять? Апатия! Не хочешь спать? Бессонница! А любое отклонение и рецидив означало еще больше таблеток и уколов. Нина готова была стерпеть все, но только не дополнительные лекарства.

После очередного скудного завтрака, благодаря которым Нина, наверное, и превратилась в «Мертвую», девочка встала из-за стола, как вдруг какой-то мальчик набрался смелости подскочить к ней и выбить поднос с посудой из рук. Тарелка, стакан разбились вдребезги о бетонный пол. Какой же глупец!

– Мертвая и неуклюжая! Мертвая и неуклюжая!– повторял мальчуган, тыкая пальцем в Нину и весело прыгая вокруг нее. Остальные дети, естественно, поддержали задиру, и вскоре веселая песня распространилась на всю столовую: «Мертвая и неуклюжая».