Коммунизм и фашизм. Братья или враги? - Сергей Кара-Мурза

Влияние Первой мировой войны уже породило этот ритм, который поставил массу на службу движению. Фронтовой «порыв» превратился на родине в активизм. Для итальянских «фаши», немецких СА и Железной Гвардии в Румынии послевоенное время было врагом, которого им, как ударным частям, предстояло уничтожить вождями этих формирований были, большей частью, бывшие офицеры-фронтовики: Рём, начальник штаба СА; Кодряну, основатель Железной Гвардии; Де Боно в Италии, Салаши в Венгрии — вот лишь несколько примеров. Но этот активизм обуздывался «магией» вождей, о которой много писал еще Лебон. С вернувшимся домой участниками войны сделать это было сравнительно просто, так как эти люди отчаянно нуждались в товарищах и командирах, не только вследствие военных переживаний, но и потому, что они чувствовали свою изоляцию в стране, не соответствующей их ожиданиям3.

«Культовый элемент» составлял центральный пункт этого процесса обуздания; он направлял внимание на «вечные истины», которые никогда нельзя забывать. Важную роль играло также обрамление: балкон Палаццо Венециа, Каса Росса и окно новой Рейхсканцелярии Гитлера. Активизм был необходимым, энтузиазм — важным элементом, но они должны были быть направленными на вождя, который все вводит в соответствующие «вечные» каналы.

Здесь следует упомянуть и литургическом элементе, так как «вечные истины» подписывались и усиливались постоянным повторением лозунгов, хоровой декламацией и символами. Эти технические приемы позволили обуздать революцию и превратили фашизм — даже такой, который опирался на христианскую традицию — в новую религию со своими ритуалами, давно знакомыми по традиционным формам богослужения. Фашистские массовые собрания казались чем-то новым, но в действительности, как в техническом, так и в идеологическом плане заключали в себе, главным образом, традиционные элементы.

Разумеется, это обуздание удавалось не всегда. Энтузиазм молодежи, который преобладал на первом этапе движения, должен был позже смениться разочарованием. Италия, где фашизм продержался дольше всего, служит наилучшим примером этого, так как второе фашистское поколение уже было настроено критически. Молодые люди «поколения 1935 года» хотели вернуться к началу движения, к его активизму и борьбе против отчуждения, короче: воплотить в жизнь фашистскую утопию. До 1936 года молодежь составляла движение сопротивления внутри итальянского фашизма, веруя, что, действительно, «нет у революции конца», что фашизм может достичь таких пределов, когда все станет возможным4. Она была ближе по настроению к французскому фашизму Дриё Ла Рошеля и Робера Бразильяка, чем к фашизму, находившемуся у власти. Сходные симптомы можно отметить и в развитии нацизма, но в Германии СС удалось вобрать в себя дух активизма. Если бы не война, Гитлер, возможно, имел бы неприятности с СС, где меньше занимались идеологией, а воспитывали силу воли, которая проявлялась в голом насилии и жестокостях. Но за исключением Италии фашизм нигде не имел возможность состариться; с учетом всех составляющих революции, легко представить себе, что это движение со временем пережило бы серьезный кризис.

Фашизм был молодым движением не только в том смысле, что он просуществовал недолго: его сторонниками были молодые люди. Бунт «конца века» был бунтом молодежи против общества, а также против родителей и школы. Эта молодежь мечтала придать обществу новый смысл, а не внести в него «душевный хаос». Это были молодые люди из буржуазных кругов, и на протяжении многих поколений их интересы направлялись, главным образом, на национальное единство, а не на социальные и экономические изменения: они не видели их необходимости. Поэтому они были готовы к тому, чтобы их мятежные устремления направили в национальные каналы, на пользу общества, которое в их глазах было «общностью душ», а не искусственным образованием. Именно эта молодежь поставляла кадры для «фаши» и СА, Железной Гвардии и бельгийских рексистов. Вернувшись с войны, они хотели сохранить окопное товарищество. Фашизм дал им такую возможность. Здесь следует констатировать, что фашисты образовывали новые, не бюрократизированные группировки и, благодаря своему устремлению в «бесконечность» были динамичней соперничающих политических партий. И фашистские вожди были молоды: Муссолини было 39 лет, когда он возглавил правительство, Гитлеру 44, когда его назначили рейхсканцлером. Леону Дегрелю было немногим более тридцати, Примо де Ривера и Кодряну не было и тридцати.

Молодость символизировала энергию; к этому добавлялась идеология. Фашистские герои и мученики умерли слишком рано, чтобы попасть в пантеон, и символические изображения молодых людей выражали идеальный тип в художественной форме. Гитлер любил быструю езду на автомобиле и полеты, Муссолини любил свой мотоцикл, но, когда они говорили о развитии, оба они подчеркивали незыблемость основ общества. И, стараясь привлечь к себе буржуазию, они обращались, по сути, только к старшему поколению, которое никогда не понимало устремления молодежи.

Традиционализм фашистского движения соответствовал основным буржуазным предрассудкам. Когда нацисты в 1933 году жгли книги, Ганс Науман заявил в своей речи, что, чем больше книг сожгут, тем лучше. Но закончил он свою речь восхвалением традиционных семейных связей и народного единства. О таком же традиционализме думал и Джузеппе Боттаи, когда он требовал «духовного обновления», а Жан Дени, ведущий рексист, считал, что без моральной революции вообще невозможна никакая революция5. Некоторые виды фашизма связывали моральную революцию с традиционным христианством, например, бельгийские рексисты и румынская Железная Гвардия. Нацисты заменили религию расизмом, но этика у них была общей с остальной буржуазией.

Революция молодежи, мужественного активизма, закончилась как революция «духа». Возобладала идеология. Общее мировоззрение сплачивает нацию, и оно должно быть воплощено в жизнь. Мировоззрение восстанавливает достоинство отдельного человека, потому что оно объединяет его с теми его современниками, чьи души функционируют аналогичным образом, потому что все они — части народа, расы или нации.

Речь здесь идет об органическом мировоззрении. Оно призвано понять человека в целом и тем самым покончить с его отчуждением. К такому взгляду на человека и его место в мире относится и принципиально новое определение политики. «Политика, — писал итальянский фашист Боттаи, — это позиция по отношению к самой жизни»6. Дословное повторение этого тезиса можно найти и а национал-социалистической литературе. Вождь Железной Гвардии Хориа Сима резюмировал: «Мы должны прекратить отделять духовного человека от политического. Вся история — не что иное, как комментарий к духовной жизни»7. Упор на этом означал, что на передний план выдвигалось культурное выражение истинной общности как символ нового общества. То внимание, которое национал-социалисты уделяли искусству и литературе, не было единичным явлением, так как для вождя фламандского фашизма Йориса ван Северена культура была основой единства и координации. Типично, что ван Северен добавлял к этому, что предпосылка любой культуры — наличие традиции8.

Упор на органическое единство творческого национального сообщества призван был преодолеть не только политические разногласия, но и классовые различия. Жорж Валуа, основатель французского фашизма, напоминал о том, как он еще до Первой мировой войны описывал разницу между его и марксистскими воззрениями. Марксизм делал ставку лишь на один класс, а он хотел использовать для нового общества и силу буржуазии9. Это заявление Валуа было пророческим, так как фашизм не только использовал силу буржуазии, но и действительно превратился в движение, произведенная которым духовная революция, ставка на органического человека, связанного со своей землей, совпадали с пожеланиями буржуазии, по крайней мере, в большинстве западных стран. Примечательно, что бесклассовое общество всегда рассматривалось как иерархическое.