Замужем за олигархом - Ирина Лобановская

— Потрясный! — подтвердил Илья.

«Симпатичный парень» довольно захохотал во весь огромный щербатый рот. Очевидно, комплексы были ему несвойственны, иначе он или давно вставил бы зубы, или навсегда перестал смеяться. Бесформенный, вытянувшийся от стирок и давно потерявший свой первоначальный цвет старый свитер не красил Аленушкина, но точно соответствовал его стилю, облику и, наверное, сути.

— Мы зовем его иногда нашей сестрицей Аленушкой, — продолжал мальчик-снегурочка. — он у нас милашечка и малость наглюха!

Миша с недоумением, искоса взглянул на него, тщетно пробуя взять себя в руки, до конца постичь происходящее и оценить присутствующих. Но где ему… Сегодня все окончательно смешалось, переплелось, перепуталось. Было туманно и неясно, однако приятно и мило.

— Я тебя по жизни очень понимаю, — раскованно обратился Валентин к Михаилу. — Тебе пока здесь неловко и неуютно. Словно все не к добру. И это не есть хорошо. Но это все пройдет. Уже проходит. Я прав?

Толстяк журналист попал в самое больное место. Миша сразу тоскливо представил себя со стороны, чужими глазами. Его действительно стоило пожалеть: со съехавшими набок большими очками, взъерошенного, покрасневшего от выпивки. Он вцепился пальцами в вилку, выбивавшую нервную дробь. Взгляд его испуганно метался по сторонам, как загнанная в угол мышь, и сам он, серенький и незаметный, вызывал у людей одновременно и неприязнь, и сострадание. Милое дело… Открытие более чем неприятное. Тихонький и незаметный, чем-то напоминающий серую мышку… Это он?! Ну да, он медведь косолапый, но определению Леночки… Провинциальное простодушие и волжская наивность…

Каховский злобно прищурился, ненавидя всех, а больше всего — себя. И особой наблюдательностью он никогда не отличался, поскольку с окружающим соприкасаться не любил.

Этот чудаковатый Аленушкин пишет стихи?.. Неужели хорошие? Небось какую-нибудь гадость. Графоманов нынче развелось — тьма-тьмущая. Правда, их всегда хватало с лихвой, по теперь они признаны обществом и даже завели свой собственный печатный орган и магазин.

И сомнительными комплиментами и утешениями этого странного кругленького Аленушкина, поэта и журналиста, обольщаться не приходилось: фальшивка с начала до конца. Однозначно. Только вот зачем пузатому журналисту понадобилось так жалко льстить и откровенно лицемерить? Хотя озвучено на редкость искренне…

Миша поспешно, судорожно, на манер эпилептика, дернул головой в знак согласия и изобразил слабое подобие улыбки. Получилось плохо, бездарно.

— Тум-тум-тум! Надо чаще встречаться! — радостно и громогласно объявил Валентин. На другом конце стола немного вульгарно ответно хохотнул Илья. — А ты, Митюша, сказывал нашему новому другу историю нашего содружества или жизненные коллизии некоторых из нас? Если нет, посвяти! Мы против не будем! «Надежды маленький оркестрик под управлением любви…» Настоящий отпад! Нет словей!

Кажется, намечалось что-то интересное. И вновь любимая песня дяди Наума…

— У нас совершенно необычная и непростая компания. Ты не думай, что все компашки одинаковы, хотя все мы, безусловно, птички хищные. Оченно строго блюдем исключительно свои интересы, устилая лишь свои гнезда пухом. И вопрос взаимоотношений всегда упирается в то, захотим ли и сумеем ли устлать гнезда окружающих хотя бы пером.

— Кое-что рассказал… Одну малость… С этим всегда успеется. С исповедями спешить не стоит! — отозвался фарфоровый мальчик, с удовольствием надкусывая банан. — А вот ты у нас — человек творческий и ручкой водить умеешь. Можешь создать из наших жизней роман, где мы все сами себя без труда угадаем.

— Митька, а мысль ничего себе, классная! — закричал Валентин и запрыгал на стуле, сотрясаясь всем своим рыхлым, не больно поэтическим по всем стандартам телом. — Я всегда мечтал войти в анналы и ввести туда за собой всех своих друзей! Так что стоит попробовать начать писать роман. Будет лихой эксклюзив и размышлизмы!

Миша обвел тревожным вопросительным взглядом стол. Улыбающиеся лица сливались, двоились, множились…

— Дарья, ты меня слышишь? Писать о тебе собираюсь. А у тебя все только Митьки да Митьки! И это не есть хорошо! — И поэт с деланым смехом повернулся к Даше.

Она дернула плечом, а притягательный мальчик-снегурочка не повел даже изящной бровкой, продолжая уплетать апельсин за апельсином. Илья хохотнул.

— Ты, Валюша, по обыкновению несносен, — невозмутимо отозвалась Даша. — В своем бурном репертуаре. Тебя переполняет избыток энергии!

Валентин сиянием стал напоминать полуденное африканское солнце.

— Тум-тум-тум… У меня нет словей! — закричал он. — Дашка, расскажи мне о себе! Я срочно нуждаюсь в жизненном материале. Митенька кинул мне отличную идею. И я ее сразу подобрал, чтобы не валялась без толку. А ты зато войдешь в историю! На веки веков! Почему она до сих пор о тебе умалчивает? Исправим ее непростительную ошибку!

— Ты опять в разобранном состоянии, — строго сказала Даша. — Нет кипа — давай собранье! Поговорить не даешь с человеком…

Аленушкин смеялся — сколько же можно демонстрировать отсутствие зубов?

— Кто человек? Это Илюшка человек? — грубо поинтересовался он. — Да ему по жизни девки не нужны! Не в дугу!

Шум за столом мгновенно затих: здесь все всё прекрасно слышали. Кажется, назревал немаленький скандал.

— Опс! — снова радостно и визгливо хихикнул Денисик.

Странно и глупо.

Миша отчаянно покраснел. Тихий ужас… Синий взор Митеньки вновь заледенел. Искоса тревожно глянула Даша, словно хотела предупредить Дронова о чем-то, предостеречь… Серый, осенний взгляд…

— Мы все должны взять себя в руки, — строго заметила Даша. — Все! И немедленно!

— Ты не пей больше, сладкий! — спокойно посоветовал Илья. — Тебе вредно! Ага?

Идеальный мальчик Митенька, невинно хлопая чересчур длинными ресницами, снова самозабвенно увлекся фруктами, словно ничего не случилось, любовно поправив чисто вымытую аккуратную льняную гривку. Кудрявый малыш Денисик вновь радостно приклеился к Даше и начал что-то страстно нашептывать ей на ухо. Валентин недобро ощерился.

Миша потерянно глядел вокруг. Лучше всего было просто уйти — и расцветай, травка! Так-то оно так… Только сейчас за окном осень, и вся травка давно завяла, а Каховский себе больше не подчинялся: ему, видно, предначертано зависеть от других. Снова и опять. И Даша…

Миша отыскал ее глазами. Она вновь мило беседовала с Ильей и, казалось, не видела и не слышала никого и ничего, кроме цыганенка.

— Тебе нравится здесь, роднулька? — меланхолично спросил Митенька. — У нас главное — искренность, доброта, расположенность. И полная естественность и откровенность во всем: в поведении, в разговорах, в мыслях. Ты прости меня, Мишель, но ты, на минуточку, умен, одинок и несчастен. Извини, но это бросается в глаза с первого взгляда. А с нами ты станешь другим. Совсем другим себя почувствуешь. Просто найдешь себя, себя обретешь! Хотя сегодня ты в полном растрепе и раздрае.