Тайна Нефертити (сборник) - Идиллия Дедусенко

Кийа, раздувая ноздри, нервно прохаживалась, то и дело мелькая перед глазами фараона. Он бросал на нее косые взгляды и морщился, как от зубной боли. Но болело у него сердце. Болело так сильно, как никогда раньше. Уже в который раз за несколько дней Пенту констатировал у него сердечный приступ и предупреждал, что это может плохо кончиться, если фараон не перестанет нервничать. Но Эхнатон не мог успокоиться, и дело дошло до эпилептического припадка, после которого Эхнатон сидел с посеревшим лицом. По его толстым отвисшим губам сочилась влага. Пенту, оставшийся наблюдать за фараоном, настаивал:

— Ваше величество, надо выпить приготовленный отвар и лечь.

— Нет! — резко возразил Эхнатон. — Я дождусь!

— Да ведь и на ложе можно ждать, — пробовал убедить его врач.

— Нет! Мне доложили, что лодка уже близко, гонцы скоро будут здесь! Я дождусь!

Пенту, привычно пожав плечами, отошел в сторону, а Кийа, охваченная возбуждением, небрежно бросила:

— Что это меняет? Ушла Нефертити в Фивы или куда-то еще… Почему нас должно это беспокоить? У Египта есть царь и царица!

Эхнатон затряс головой и молча отвернулся, а Пенту, стараясь быть деликатным, попытался объяснить новоявленной царице:

— Ваш союз еще не одобрил Верховный жрец… И министров еще не созывали… Не до церемоний сейчас… Надо иметь терпение… Нефертити…

— Я не желаю больше слышать это имя! — раздраженно крикнула Кийа. — Ее нет, а все только о ней и говорят!

— Она этого достойна, — спокойно и негромко произнес Пенту, а Эхнатон при этом вздрогнул и вдруг, схватившись за сердце, стал заваливаться набок.

Пенту успел поддержать фараона и поднес к его рту чашу с целебным отваром, сказав:

— Я же говорил: полный покой. Надо лечь. Гонцы могут прийти и в спальню.

— Я лягу здесь, на циновке, — ответил Эхнатон, оправившись от слабости.

Пенту и Кийа помогли ему перебраться на циновку. Царь лежал, закрыв глаза, и ему было легче уже от того, что никто не мечется перед его взором, он даже ничего не слышит и может предаваться своим думам. Ему вдруг представилось нежное, утонченное лицо Нефертити в тот день, когда они, еще совсем молодые, отправились вместе в храм Ипетсут. Это было для всех, а для них особенно «избранное место». Величественный храм Амона стал для них храмом их любви, там они поклялись друг другу в верности.

Огромный каменный жук скарабей взирал на них с постамента, словно благословляя и закрепляя эту клятву. Поддерживаемые слугами, они дотянулись до его широкой отполированной спины и там, улыбаясь друг другу, соединили свои руки. Вот там он и сказал: «Нафтита, я буду любить тебя вечно!» Он не сдержал клятву…

Воспоминания отозвались в сердце такой болью, что Эхнатон застонал. Пенту тотчас склонился над ним. Царь открыл глаза и прошептал, едва шевеля губами:

— Ничего… Это я так…

Кийа продолжала нервно прохаживаться, понимая, что ее судьба в руках этого жалкого больного человека, который совсем недавно казался ей таким могущественным. Он приблизил ее к себе, прельстившись молодостью и красотой, и она употребила все свое умение, чтобы обольстить его и воцариться на троне. И вот теперь все рушится. Она и представить себе не могла, чтобы царь так тяжело переживал исчезновение Нефертити. Не он ли сам подписал бумагу о ее низложении, не он ли объявил об этом народу в «окне явлений»? Нефертити по своей воле покинула дворец (или этот мир — кто знает?) и тем самым освободила Эхнатона от семейных уз. Ему следовало бы радоваться этому, а не предаваться страданиям. А может, его болезнь — это проклятие богов, которое наслала на него Нефертити? Он должен не страдать, а ненавидеть ее.

Вошел Эйе. Его лицо всегда выглядело так, словно было высечено из камня жестким резцом, а в этот раз оно было еще суровее. Он посмотрел на царя, потом на Пенту и спросил:

— Его величество снова болен?

— Мне уже лучше, — отозвался фараон. — Помогите сесть в кресло.

Пенту и Эйе помогли царю сесть. Фараон был еще бледен, но держался вполне уверенно.

— Какие вести ты принес, Эйе? — спросил царь.

— Не хочу скрывать: вести невеселые…

— Где она? — прервал его Эхнатон.

— Кто? — Эйе непонимающе смотрел на царя.

— Нефертити! Где она? В Фивах?

Эйе окинул царя суровым взглядом и четко произнес:

— Я не был в Фивах. Я привез вести с северной границы, куда меня срочно позвал Хоремхеб.

— Ты опять о войне, — устало сказал Эхнатон.

— Она неизбежна, — ответил Эйе, — если мы не поторопимся отправить на границу с хеттами несколько свежих отрядов, способных сдержать их натиск. Мы не имеем права потерять завоеванные предками территории из-за бездействия. Я только что оттуда. Хоремхебу с его войском нужна серьезная поддержка, и сейчас нельзя думать ни о чем другом.

— А он все время думает о Нефертити! — с вызовом бросила Кийа, но, сообразив, что эти ее слова сейчас вряд ли уместны, уже мягче обратилась к Эхнатону. — Дорогой, ведь речь идет о судьбе государства, о нашей с тобой судьбе. Если военачальник говорит, что надо идти в поход, фараон должен возглавить войско.

Эхнатон с недоумением смотрел на свою возлюбленную. Она и прежде поддерживала мысль о военном походе с участием царя, но не так прямо. А сейчас они будто сговорились с Эйе. Царь смотрел на эту юную девушку, которую сам же не так давно объявил царицей Египта, и ее светлая кожа уже не казалась ему такой шелковой, как прежде, а волосы, скорее, отливали медью, а не золотом. Глаза Кийи в этот момент не излучали тепло и ласку, а были полны какого-то неясного беспокойства, губы нервно подергивались. Зачем она отсылает его туда, где может пролиться его кровь? Эхнатон смотрел на нее с нескрываемым удивлением, будто впервые увидел ее в ярком свете, когда можно рассмотреть каждую черточку на лице.

— Tы не понимаешь меня, — прошептал он наконец.

— А она, конечно, понимала! — с вызовом сказала Кийа, и царь понял, на кого намекает новая царица.

— Она понимала, — тихо подтвердил Эхнатон и опустил голову.

В этот момент вошел гонец.

— Ну! — с надеждой почти крикнул Эхнатон. — Говори, где она?

— Ее нигде нет… В Фивах она не была.

Никто не произнес имени Нефертити, но все знали, что речь идет о ней. Общее молчание продолжалось несколько секунд, но всем показалось, что оно тянулось долгие часы. Наконец не выдержала Кийа, убежденная в том, что ее слова вполне разумны:

— Так даже лучше. Она поняла, что лишняя в нашей жизни и делать ей здесь уже нечего. Мы можем спокойно заняться своими делами.

— Спо-кой-но?! — вдруг закричал фараон. — Как я могу быть спокоен, если не знаю, где Нефертити?! Нет мне покоя! Нет мне покоя! Нет…

Он вскочил с кресла. Его вмиг посеревшее лицо и все тело содрогались, будто в сильнейшем ознобе, на губах обильно выступила пена. Фараон хотел сказать что-то еще, но лишь безмолвно шевелил губами, тараща глаза. Эйе и Пенту бросились к нему, но не успели подхватить его. Фараон упал на пол и замер. Подбежавший Пенту в испуге долго щупал пульс, тряс фараона, стараясь уловить хоть какие-то признаки жизни. Кийа, явно испуганная происходящим, стояла рядом и смотрела, как врач старается привести Эхнатона в чувство. Но Пенту, стоявший до сих пор на коленях перед лежавшим на полу фараоном, встал и сказал: