Ты и я - Никколо Амманити

Позвонила мама:

— Ну как дела?

— Все хорошо.

— Ты совсем не звонишь мне. Пока сама не позвоню… Весело тебе там?

— Очень.

— Жаль, что уже завтра возвращаешься?

— Да. Немного…

— Во сколько уезжаете?

— Рано. Проснемся и поедем.

— А сегодня что делаете?

— Катаемся на лыжах. Знаешь, кого я встретил в Тофане?

— Нет.

Я посмотрел на сестру:

— Оливию.

Мама помолчала.

— Оливию? Твою сводную сестру?

— Да.

— Вот как… Она приходила сюда на днях, что-то искала. Теперь понимаю, ей нужна была одежда, чтобы поехать в горы. Ну и как она?

— Хорошо.

— В самом деле? Вот не думала. Папа сказал, что ей плохо… Бедняжка, у этой девочки уйма проблем, очень надеюсь, что она найдет свою дорогу…

— А ты, мама, любишь ее?

— Я?

— Да.

— Да, люблю, но с ней нелегко иметь дело. А ты хорошо себя ведешь? Вежлив ли с мамой Алессии? Помогаешь ей по дому? Постель свою убираешь?

— Да.

— Мама Алессии кажется мне очень славной. Передай ей привет и поблагодари еще раз…

— Хорошо… Послушай, мне нужно идти…

— Люблю тебя, цыпленок.

— Я тебя тоже… Да, вот еще что. Мама Алессии сказала, что подвезет меня домой, когда вернемся.

— Отлично. Будете подъезжать к Риму, позвони.

— Хорошо. Чао.

— Чао, дорогой.

Оливия с мокрыми волосами, зачесанными назад, в цветастом платье графини сидела на диване.

— Ну и как же мы отметим наш последний вечер? — спросила она, потирая руки.

Она хорошо выспалась и теперь чувствовала себя намного лучше. Кожа на лице разгладилась, и она сказала, что руки и ноги болят уже меньше.

— Устроим небольшой ужин? — предложил я.

— Небольшой ужин. И чем же ты угостишь меня?

— Ну… — Я посмотрел на остатки своих запасов. — Мы съели почти все. Тунец с артишоком в масле. А на сладкое печенье.

— Отлично.

Я поднялся и открыл шкаф.

— У меня сюрприз… — Я показал ей упаковку пива.

Оливия вытаращила глаза.

— Ты гений. Но где ты это взял?

Я улыбнулся:

— У Мартышки. Украл, когда возвращался из больницы. Оно теплое…

— Не важно. Обожаю тебя, — сказала она, взяла консервный нож и, открыв две бутылки, одну протянула мне.

— Я не люблю пиво…

— Не важно. Мы должны отметить. — Она схватила бутылку и одним глотком наполовину осушила ее. — Господи, какое оно вкусное, это пиво.

Я тоже взял бутылку и постарался скрыть, что напиток мне не нравится.

Мы постелили на столик скатерть, найденную в вещах графини. Зажгли свечу и съели все артишоки и две баночки тунца. На сладкое печенье.

Потом, сытые и довольные, откинулись в полутемном подвале на диван и положили ноги на столик. Свеча освещала их. Ноги у нас были одинаковые — белые, длинные, с тонкими пальцами.

Оливия закурила «Муратти» и выпустила целое облако дыма.

— А помнишь, как мы ездили летом на Капри? Пиво развязало мне язык.

— Не очень. Помню только какие-то бесконечные лестницы. И еще колодец, из которого выбегали ящерицы. И высокие лимонные деревья.

— А помнишь, как тебя бросили в воду?

Я повернулся к ней:

— Нет.

— Мы были на папиной моторной лодке напротив Фаральони.

Моторную лодку я видел на фотографиях. Она сверкала лаковым покрытием. Называлась «Нежная мелодия II». Есть даже снимок, на котором папа летит на водных лыжах.

— Катером управлял моряк, сильно загорелый, курчавый, с золотой цепью на шее. Ты панически боялся воды. На берегу сразу начинал вопить, пока тебе не надевали поплавки на руки. Без них ни за что не хотел подниматься даже на паром. Короче, в тот день мы вышли в открытое море, и все плавали, а ты вцепился в лесенку, словно краб, и смотрел на нас. Если кто-то предлагал тебе поплавать, ужасно злился. Потом мы ловили морских ежей и ели их с хлебом. Папа с моряком изрядно набрались вином, и моряк сказал, что для того, чтобы дети не боялись воды, их бросают в море без поплавков и спасательного круга. Сначала они тонут, но потом все начинают плавать. Ты сидел в кресле с какой-то игрушкой. Они подошли к тебе сзади, схватили за руки, ты стал брыкаться и кричать, словно с тебя сдирали кожу. Я говорила им, чтобы отпустили, но они не слушали меня. И бросили тебя в воду.

Я слушал, не веря своим ушам.

— А мама что, не помешала им?

— Ее не было в тот день.

— А потом что?

Она улыбнулась:

— Ты пошел ко дну. Папа бросился за тобой в воду. Но спустя минуту ты выплыл на поверхность, вопя так, словно тебя укусила акула. Замахал руками и… поплыл.

— В самом деле?

— Ну да, по-собачьи, вытаращив от ужаса глаза, вцепился в лестницу и выскочил из воды с таким видом, будто тебя в кипяток окунули.

— А потом?

— А потом побежал в каюту и упал на кушетку, весь дрожал и тяжело дышал открытым ртом. Папа пытался успокоить тебя, говорил, что ты молодец, прекрасно плаваешь, что больше тебе не нужны поплавки. Но ты все плакал и кричал, чтобы он ушел.

— А потом?

— Ты вдруг уснул. Крепко, словно тебе ввели снотворное. Никогда не видела ничего подобного…

— А ты… что ты сделала?

— Я села рядом с тобой. Потом лодка тронулась с места. И мы с тобой остались в каюте, где стоял гадкий запах, все дрожало и вибрировало.

— Мы с тобой?

— Да. — Она затянулась сигаретой. — Ты и я.

— Как странно. Я совершенно ничего не помню. Папа никогда не говорил мне об этом.

— Еще бы. Он же так подло поступил с тобой. Если бы твоя мама узнала, убила бы его. А теперь плаваешь?

Я пожал плечами:

— Плаваю.

— И не боишься воды?

— Нет. Даже некоторое время занимался плаванием, но перестал, потому что когда вода попадает в уши, перестаю думать. Ненавижу бассейн.

Оливия затушила сигарету в банке от тунца.

— А что ты ненавидишь больше всего на свете?

Много чего я ненавидел.

— Наверное, праздники-сюрпризы. Два года назад мама устроила мне такой. Все эти люди принялись поздравлять меня. Кошмар какой-то. И еще Новый год очень не люблю. А ты?