Всё начинается со лжи - Елена Лабрус

Но Тертицкая смерила меня тяжёлым взглядом.

— Берите сразу достаточно материала, с учётом, что нам могут понадобиться дополнительные исследования. Я не буду каждый раз гонять к вам пациентку. И особенно бережно с ДНК отца. Нам понадобятся ещё тесты, а это непополняемые образцы, не шикуйте там! — приказала она, на удивление быстро сообразив, что ДНК «отцов» мне, возможно, захочется сравнить. — Все врут. Всё за всеми надо перепроверять, — это она сказала уже мне, положив трубку на рычаг.

И я как никогда была с ней согласна. Фамилию мне Ксения могла хоть президента назвать, хоть Верейского, и при этом соврать — я в любом случае должна была это проверить.

Я уступила Анне Михайловне стул. Нацепив на нос очки, профессор вошла со своим паролем в программу. И я с облегчением выдохнула, когда нужная строчка засветились зелёным.

«Одобрено».

Да, я это сделала!

Разговаривать со мной Тертицкая больше не стала — опираясь на свою клюку, покинула кабинет. Да я и не настаивала. Мне бы теперь результатов дождаться, а там видно будет.

Довольная, я выскочила из корпуса 17А. И, обрадовавшись солнышку и трамваю, заторопилась домой. Солнышку, потому что, поверив синоптикам, выпендрилась сегодня в туфлях, а трамваю, потому что пусть ехать дольше, чем на метро, зато идти от остановки ближе.

Я рванула сломя голову, но, едва преодолев дыру в заборе, врезалась в неожиданно возникшее препятствие.

И чуть не сбила его с ног Верейского.

— Чёрт тебя побери! — прошипела я.

— А я всё думал, откуда ты выйдешь, — подхватил он меня, едва не растянувшуюся во весь рост на мостовой. Поднял мою сумку, безвинно пострадавший букет цветов.

Я ругалась как дворник, что из-за него пропустила трамвай. И пока скакала на одной ноге, в поисках слетевшего с ноги туфля, он оценил пострадавшую композицию как «непригодную для дарения» и швырнул в урну.

  — Могу предложить альтернативу твоему трамваю, Золушка моя, — присев, протянул он мне поднятую лодочку и кивнул головой в сторону машины. — Моя карета не подойдёт? Обещаю, в полночь она не превратится в тыкву.

— Не подойдёт. Да чёрт побери! — засунув ногу в туфлю, уставилась я на дыру на колготках. Видимо, рванула сумкой.

Распрямилась. Выдохнула. Оглянулась.

Да, жалость — это плохо, жалость — это унизительно. Правильно, не зря я не жалела Господина Кобеля, даже думая, что он болен. А сейчас и подавно была отчаянно зла на него. И вид у него был слишком довольный и цветущий для умирающего, не то, что у несчастного потрёпанного букета, грустно поникшего в урне. Но, если Верейский, можно сказать, сам напросился, то букет был совсем не виноват, что я бегаю стометровки, стартуя в неположенных местах.

— И достань сейчас же мои цветы! — скомандовала я. — Это же мои цветы? Значит, я и буду решать, когда их можно выкидывать.

— Слушаю и повинуюсь, — послушно достал Верейский помятые розы и теперь держал на вытянутой руке.

Мда, приложила я их неслабо. К тому же урна не выглядела стерильной. А нести домой чужие плевки… Да ну её, эту жалость!

— Всё, можешь выкидывать!

Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он вернул букет в мусорку.

А мне вдруг стало смешно. А ещё легко. Ну вот же он! Жив, полон сил, прилетел. Явился не запылился.

— Так, — выдохнула я, решив не откладывать в долгий ящик предварительную диагностику. — Руки не трясутся? Координация не нарушена? Спазмов мышц, подёргиваний за собой не замечал? Видишь хорошо? — как послушную куклу, крутила я его, приподнимая и опуская руки, приближая и удаляя от его носа палец. — Деменции не наблюдается?

— Деменции не наблюдается, — неуверенно повторил он.

А я с облегчением вздохнула, и… оправдала Господина Кобеля.

— Привет! — улыбнулась, вдруг осознав, как же рада его видеть.

— Уже и не надеялся, доктор, — развёл он руками, на которые на всякий случай посмотрел и покрутил кистями, словно убеждаясь, слушаются ли они его. — Привет!

— Какими судьбами, Павел Викторович?

— Приехал доложить тебе, что все положенные анализы сдал. Надеюсь, это не из-за них ты мне тут устроила осмотр с пристрастием?

— Пока нет, — усмехнулась я. — Это так, для профилактики.

Он тоже выдохнул, но без облегчения.

— А ещё сказать, что я расстался со своей девушкой и теперь совершенно точно и действительно свободен.

Гром и молнии! Что?

— Что?! — я в ужасе округлила глаза. Адреналин после всей этой кутерьмы кипел и шипел в крови. И до сих пор с трудом верилось в реальность происходящего. Но в реальность услышанного верилось ещё меньше. — Из-за меня?

— Ради тебя. И если серьёзность моих намерений тебя всё ещё смущает, могу предложить ближайший ЗАГС.

— Паш, ты сумасшедший? — выдохнула я.

И грешным делом подумала, а не погорячилась ли я, исключив деменцию, то есть слабоумие, как синдром.

Он, конечно, и не догадывался в своих Нью-Йорках что у меня тут происходит. Что я «наградила» его медалью «Потаскун первой степени» за связь с домработницей, редкой болезнью, чуть не похоронила. И точно не предполагал какой на работе мне поставили ультиматум. Но я не смогла бы объяснить, даже если захотела, каково это, когда самые лучшие мечты сбываются как худшие кошмары.  

— И даже справка есть, — полез он в карман. Достал какую-то бумагу. Развернул. — А, нет. Это какая-то ерунда. Справку дома забыл, — убрал он бумагу обратно. — Но, если согласишься заехать ко мне домой, покажу.

Честно говоря, шутник из него был так себе. Но преодолеть порыв обнять его, оказалось выше моих сил.

— А если нет? — я прижалась к его пропахшему солнцем костюму. Сколько же он простоял на улице, пока меня ждал?

— Тогда я тебя всё равно украду, — обхватил он меня двумя руками, прижался лбом ко лбу. — Украду и никому никогда больше не отдам.

Чёрт, меня же предупредили: не рядом с университетом!

Но он его слов стало так тепло на душе, что я обняла его только крепче.

Да пошли они все!

Он вернулся. Он расстался. Он — отец моей девочки. Он лучшее, что случилось в моей жизни. Пусть я буду сожалеть о том, что сделала, чем о том, чего не сделала. И я решила реабилитировать его окончательно.

— Скажи, тебе случайно в последние время не ставили каких-нибудь опасных диагнозов? — подняла я голову.

— В смысле, ты боишься не болен ли я чем-нибудь? — удивился он. — Или это всё ещё в рамках твоей работы? Как там у вас это называется? Собрать анамнез?

Проще было согласиться, чем объяснять. Я кивнула.