Несбывшийся ребенок - Катрин Чиджи

Каждую неделю фрау Ингвер отбирала двоих мальчиков, которым поручалось отнести наверх собранные травы. Эриха она всегда обходила, считая его слишком маленьким. Он никогда не бывал на школьном чердаке, но представлял его цветущим лугом. Именно так он и описал его в письме к папе, но мама запретила рассказывать, что лекарства для раненых солдат делают из трав, собранных школьниками.

* * *

Тетя Улла тоже писала письма. Ее жених Герхард воевал где-то в пустыне. Точнее никто не знал — как и про папу, было известно только, что он воюет в России. Улла никогда не видела Герхарда: она случайно оказалась на вокзале, когда его поезд проходил через Лейпциг. Состав замедлил ход, но не остановился, потому что вез солдат в степи, в пустыни, на океан — всюду, где предстояло сдвинуть границы. Девушки на платформе махали солдатам, а те бросали записочки со своими именами: Иоахим Кальб 09589B, Петер Экштайн 18608A, Ульрих Портнер M13039. Так Урсула и нашла своего Герхарда. Она схватила записочку с его именем, когда та пролетала мимо. Эту историю они будут рассказывать своим детям (да-да, дети непременно появятся). Урсула не видела Герхарда, Герхард не видел Урсулы, но теплый вихрь от промчавшегося поезда взъерошил ее волосы, как рука влюбленного. Урсула писала жениху в пустыню и даже послала свою фотографию в пестрой блузе, в которой ее ключицы выглядят гораздо привлекательнее, чем на самом деле. И Герхард писал Урсуле. «Называй меня Улла», — разрешила она всего через месяц. В одном из писем он прислал ей пригоршню песка, и тот высыпался прямо ей на колени, когда она открыла конверт. И пусть песок — всего лишь прошлое, превращенное временем в пыль, для нее он был знаком будущего: солнечный день на пляже, соленая вода на разгоряченной коже, гладкие камешки, спрятанные в карман.

— Как ты думаешь, можно влюбиться по письмам? — спросила Урсула сестру.

— Конечно, — ответила Эмилия.

Что она могла еще сказать, если вместо мужчин остались одни бумаги? Письма, фотографии, извещения. Маленькие записочки из проходящего поезда, короткие телеграммы.

* * *

Вечером Эмилия снимает косынку и причесывает волосы. Незаплетенные и неподколотые, они спускаются водопадом до самой талии. Именно такой ее увидел впервые Кристоф. Тогда она мечтала о доме, полном детишек, и придумывала им имена: Марко, Аннегрет, Густав, Лотта.

Имена поднялись со дна ее памяти, и она вспомнила, как высчитывала благоприятные дни для зачатия, жила по календарю. Проходили месяцы, но ничего не получалось. Она прижимала руки к чреву и не могла понять, что не так. В хлеву телята вставали, пошатываясь, на слабых ножках, в курятнике наседки грели гнезда, в ульях матки откладывали тысячи яиц. Почему я бесплодна, недоумевала она. Сестра заваривала ей целомудренник, пар поднимался над кружкой, как надежда, Эмилия вдыхала его и пила отвар маленькими глотками.

Каждое утро Эмилия молилась бронзовой голове, которую Кристоф купил в Лейпциге, и однажды ночью бронзовый человек пришел к ней во сне. Он ласкал ее бронзовыми пальцами, а потом навалился прохладным блестящим телом и взял ее. Она лежала на траве и слушала плеск озера, пока бронзовый любовник делал свое дело. Маргаритки и одуванчики упирались ей в спину тычинками.

Когда муж оставил в ней свое семя, она почувствовала, что в чреве наливается тяжесть, весомый металлический груз. Представляла, как внутри зарождается и начинает расти бронзовый младенец, медовый младенец наполняется сладостью.

Потом в больнице ее уложили на белоснежную койку и попросили раздвинуть ноги. Так надо, уверяли они. Хорошо, что вы согласились на операцию. Они сказали не бояться маски и дышать как обычно, считать в обратном порядке и вдыхать газ. Эмилия не боялась, никогда не боялась, и не просто согласилась на операцию, а сама просила о ней, ведь таким был ее долг, а свой долг она всегда исполняла с радостью. Десять. Девять. Восемь.

* * *

К концу осени ульи затихают: все трутни изгнаны, старые и больные пчелы оставлены умирать на холоде. Эрих заглядывает внутрь и говорит: «Не переживайте. Папа скоро вернется». Да, когда окна покроются морозными узорами, они вместе с папой будут греть пфеннинги на печке и прикладывать их к стеклам, чтобы увидеть заснеженный сад, будут рассматривать альбом про фюрера. Сколько месяцев уже прошло без папы? И кто знает, сколько еще пройдет (и кто знает, сколько у него за спиной смертей и пожарищ).

— К Рождеству война закончится? — спрашивает Эрих.

— Хорошо бы, правда? — откликается мама, но ведь это не ответ, а вопрос.

На следующей неделе мама и тетя Улла берут Эриха в церковь в будний день.

— Кто-то умер? — спрашивает Эрих, потому что церковь полна народа.

— Нет, — отвечает тетя Улла. — Надо решить, какой колокол оставить.

— Зачем? — удивляется Эрих.

— Остальные фюрер забирает для войны.

Эриху хочется спросить, что фюрер собирается делать с колоколами. Может, они нужны ему для парада победы? Отпраздновать окончание войны? Но тут появляется бургомистр.

— Осанна — самый старый и поэтому самый ценный колокол. Предлагаю оставить его.

— Святой Павел красивее, — замечает герр Куппель. — Какая изящная у него кайма из виноградных листьев, какая изысканная надпись…

— Лютер превосходит прочие по техническим характеристикам, — вмешивается фрау Ингвер. — Об этом писал известный колокольный мастер.

— Лучше всех звучит Архангел Гавриил, — говорит пастор. — Мне было шесть лет, когда я первый раз позвонил в него. Веревка потянула меня за собой вверх, мне показалось, еще чуть-чуть, и я достану до неба, а воздух вибрировал от нежного звона.

— Лютер самый тяжелый.

— Осанну слышно даже в Лейпциге.

— Архангел Гавриил спас деревню от пожара.

Как выбрать?

— Можно ведь и ничего не отдавать, — раздался голос из задних рядов.

Все обернулись, чтобы посмотреть, кто решился высказать такое немыслимое предложение. Бабушка Кренинг.

— В других деревнях и городах жители прячут колокола. Заваливают бревнами, закапывают в землю. Они знают, чем это грозит, и все же…

Жители здешней деревни были не такими.

Когда слуги фюрера пришли за колоколами, они забрали их все.

* * *

В январе Эрих с мамой каждый день ходят на озеро и проверяют толщину льда, каждый день продвигаются чуть дальше по затвердевающей шкуре. Когда мама решит, что лед встал, они привяжут к ногам коньки и понесутся по застывшей воде. Мама научит Эриха кружиться. Выбери неподвижный ориентир, скажет она. Смотри на него. И если Эрих вдруг потеряет равновесие, если мир вдруг наклонится и лед начнет стремительно приближаться, то на мгновение Эрих заметит темные тени, скользящие в глубине. Но мама поймает его за руку и удержит. И щеки ее зарумянятся от мороза. Королева льда! Эта картина несказанно мучает меня. У меня нет ориентира. Я нигде. Я ничто. Я никогда не держал маму за руку и не скользил по воде. Не слышал, как с веток осыпается снег. Не видел свое дыхание на морозе.