Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев

– Ха, ха, ха! – отозвался один из стрельцов, высокий и бородатый мужчина лет тридцати. – Нет, брат, не мы, а начальники наши Божьим изволением так-то заползали! В ноги нам кланялись, упрашивали с правежа их снять… А мы – нет да нет! Только и кричим: засыпай им больше! Бей, не жалей! Да так, пока всю душу от них не вымотали, пока все животишки они нам не отдали! Вот и пьем на их счет, и гуляем!

– То они нашу кровь пили – теперь мы ихней напились, напитались! – заметил другой стрелец, широколицый и курчавый.

– Ну, и поделом им! Отлились кошке мышиные слезки! – отозвался какой-то посадский, совсем уже охмелевший и еле державшийся на ногах. – А тебе, боярский холоп, чего здесь надо? – обратился он к Луке Сабуру, пробиравшемуся сквозь толпу.

– Вестимо, не тебя ищу – не тебе и дорогу мне в кружало заказывать, – огрызнулся Лука Сабур, отстраняя посадского рукой.

– Братцы! – крикнул посадский ближайшим стрельцам. – Допросите, дознайте, чего ради этот салтыковский холоп к нам в кружало со своим немытым рылом лезет! Аль его на боярском погребу ковшом обнесли?

– Ну, да, да! Верно! Чего он сюда лезет? Здесь мы, стрельцы, с приятелями гуляем, начальничьи животы пропиваем… А ему чего надобно? – загалдели стрельцы, обступая Луку и преграждая ему дорогу.

– Стойте, стойте, братцы! – закричал со стороны Фома Двукроев, приземистый и широкоплечий детина с целой шапкою рыжих волос на голове. – Не трогайте моего приятеля! Пущай до нашего кружала и ему дорога не запала!

И через плечи товарищей-стрельцов он протянул Луке свою широкую, мощную ручищу.

– Спасибо тебе, Фомушка! – сказал приятелю Лука. – Кабы не ты, пришлось бы мне с вашими ребятами считаться. Пожалуй, и до рукопашной дошло бы! А я, признаться, у тебя на дому прослышал, что идет тут у вас гулянка, – и тут как тут!

– И дело, приятель, дело! Эй, малый! Давай нам браги хмельной осьмуху, да ковши квасу малинового! Пей, приятель!

И вот за осьмухой холодной браги Фома рассказал приятелю, как они своих начальников на правеж ставили, как с них свои убытки доправляли и как потом делили между собою добытое этим путем имущество.

– Житье вам, как я посмотрю! – сказал ему на это в ответ Лука Сабур. – Умирать не надо… Не то, что наша доля горькая, холопская, кабальная! – добавил он с притворным вздохом.

– Погоди вздыхать, приятель, – шепнул ему Фома. – Сегодня мы до своего начальства добрались, а дня через два и за бояр ваших примемся… Ей-ей! Уж это я тебе истину говорю!

– Эк, еще что выдумал! – проговорил с недоверчивой усмешкой Лука, подзадоривая Фому на дальнейшую откровенность. – Легко сказать: за бояр примемся!.. Бояре-то, брат, за себя постоят. Сумеют! Они не вашим начальникам чета.

– Так ты не веришь мне?.. Не веришь? – заговорил Фома, хватая Луку за руку. – Да разве же я не говорил тебе, что нас большие бояре на свою же братию подбивают!

– Говорить-то говорил, да так, больше стороною, обиняком. Ну я, признаться, не очень верил; думал, что ты с чужого голоса поешь.

– Я-то с чужого голоса?.. Да как это тебе и в голову-то взбрело? Да я тут все шашни, все входы и выходы знаю! Хочешь, я тебе покажу, кто к нам в полк из большого дворца ездит да всем делом руководит?

– Уж будто и покажешь? Чай, похвастал, брат. А потом, как к делу подойдет, – тогда и на попятный.

– Да лопни мои глаза, коли я тебе мимо хоть слово молвил! – почти закричал несколько отуманенный хмелем Фома, но тотчас же спохватился и, понизив голос, добавил: – Сегодня же вечером всех тебе покажу, всех по именам назову… Ведь у нас и дело-то стоит не за горами, а чуть не за плечами…

Передавая все эти подробности Луке, Фома никак не мог себе представить, что он роняет искру в порох, что Лука слушает его с жадным, напряженным вниманием не из простого любопытства, а из таких побуждений, которые были недоступны грубому пониманию Фомы.

– Я тебя с вечера к нашей съезжей избе сведу, – продолжал Фома втолковывать Луке. – Там всех их воочию увидишь, и речи все услышишь… Узнаешь, что неспроста я тебе говорил… А чуть только с боярами управимся, так и об вас, кабальных, позаботимся… Так-то, приятель!

И он вполголоса стал разъяснять Луке все нити подготовляемого стрелецкого движения, насколько сам понимал его…

Лука Сабур слушал жадно, стараясь запомнить каждое его слово, каждый намек; слушал, готовый броситься на своего приятеля и задушить его, растерзать за те предерзостные речи против бояр, которые тот высказывал не обинуясь, произнося весьма недвусмысленные угрозы, намеки на ужасы, которых можно было ожидать. Лука весь обратился в слух, чтобы не упустить ни слова среди хаоса криков, возгласов, ругательств, сочного чмоканья поцелуев, шумных споров и раскатистого смеха, перелетавших за стены тесного кружала и далеко разносившихся по улице.

4

В воскресенье утром, 7 мая, после обедни, был торжественный царский выход в соборы, а затем в большом дворце к руке царя Петра Алексеевича допущены были бояре, окольничие и разных иных чинов начальные люди. По окончании рукоцелования все бояре и знать нахлынули в дом ближнего боярина Кирилла Нарышкина – поздравлять его с великою, беспримерною царскою милостью: старший сын боярина, Иван Кириллович, несмотря на свои 23 года, был в тот день возведен в великий сан боярина и оружничего.

Понятно, что съезд по этому случаю у нарышкинских хором был огромный. Колымаги, кареты и коляски гостей стояли не только во дворе дома, но и на улице, по обе стороны ворот, в которые то и дело въезжали новые поздравители. У высокого крыльца нарядные холопы не успевали высаживать и взводить почетных гостей до той ступени лестницы, на которой встречали их сыновья Кирилла Полуэктовича и провожали в хоромы, гудевшие сотнею голосов. Тут была в сборе вся знать, родовитая и богатая, и все родственники, и свойственники Нарышкиных. Как водится в подобных случаях, так и теперь беседа вращалась, главным образом, около взаимных любезностей и вопросов обыденных, вроде пожалований и милостей, которыми ознаменовалось вступление на престол царя-отрока. Никто ни единым словом не решался обмолвиться о тех тягостных опасениях, какие были у каждого на душе. Излюбленною темою общего разговора были весьма приятные для Нарышкиных толки о предстоящем возвращении именитого боярина Артамона Сергеевича Матвеева, безвинно сосланного при царе Федоре в дальнюю и страшную ссылку. Все Нарышкины (начиная с самой царицы Натальи Кирилловны) и все их сторонники нетерпеливо ожидали приезда этого опытного государственного человека. Они намеревались свалить на его плечи тяжелую обузу государственных забот и вновь обрести то вожделенное спокойствие, которого все были лишены «на Верху» с тех пор, как начались загадочные волнения среди стрельцов. Ожидания скорого возвращения Матвеева и вновь возродившееся к нему во всех доверие способствовали даже некоторому самообольщению, хотя большинство и понимало всю серьезность переживаемого момента и сущность завязывающейся династической борьбы… Более всех обольщали себя надеждами на всемогущество Матвеева сами Нарышкины. Потому немудрено, что не только в парадных приемных комнатах старика Нарышкина, но и в самых дальних домашних покоях шли толки о приезде Матвеева даже между младшими членами нарышкинской семьи и приятелями, приехавшими их посетить в этот радостный день.