Дарующие Смерть, Коварство и Любовь - Сэмюэл Блэк

— Боже избави, — машинально пробурчал он. — Хорошо ли прошел день?

Я согрел руки над огнем.

— Безумная пропасть дел, как обычно. Говорят, через несколько дней герцог Валентинуа возьмет Форли.

— Ох, бедная Катерина! Она была великолепной женщиной в своем роде. Интересно, что с ней будет?

— Я уверен, что она сумеет постоять за себя. Вероятно, к этому самому моменту она уже прибрала к своим изящным ручкам воинственного герцога.

— Верно, уж ты-то знаешь, о чем говоришь!

Мы оба рассмеялись.

— Может, мне приготовить легкий ужин? Насколько я понимаю, Тотто уже спит?

— Я не сплю, — донесся тихий голос из угла спальни.

Я взглянул туда: да, вот и он — мой младший братец; устроился на стуле, ловко скрестив по-турецки ноги.

— Нам следует, Тотто, использовать твои шпионские таланты.

По его лицу скользнула тень улыбки:

— Не хочешь ли сыграть партию в шахматы после ужина?

— С удовольствием! Я придумал новую стратегию, чтобы тебя победить.

— Мне казалось, ты был безумно занят на службе?

— А я использую шахматную стратегию для решения наших политических проблем. Герцог Валентинуа, как твоя королева, медленно подбирается к моему королю, который, в сущности, олицетворяет Флоренцию. Как же мне помешать ему? Как лучше перехитрить тебя?

— Королевы не медлят, Никколо. При желании они действуют молниеносно.

— Зато медлит Флорентийская республика, — проворчал я. — Она колеблется и хитрит. Ведет пустые разговоры и тянет время. Делает все, что в ее власти, чтобы избежать использования этой самой власти для реальных действий.

— Ах, — воскликнул отец, — значит, тебя по-прежнему огорчает медлительность нашей Синьории?

— Насколько я понимаю, ужин придется готовить мне, — буркнул Тотто. — Как только вы начинаете говорить о политике, то начисто забываете о земных делах.

После приготовленного Тотто ужина — как обычно, простого, согревающего и сытного — отец задремал, а я проиграл своему брату в шахматы. Три раза подряд. Что за тайна в этой игре? Мне нравилась ее сущность, но всегда казалось, что в ней недостает какой-то важной составляющей.

— Тотто, почему у меня так плохо получается? Я чувствую, что просто должен освоить эту игру.

— Во всем виноваты твои блестящие по проницательности анализы вечно меняющейся политической ситуации и твой с трудом заработанный опыт ведения государственных дел.

— Да, пришлось потрудиться…

— Шахматы отличаются от жизни, Никколо, — с улыбкой заметил он. — Это всего лишь настольная игра. Я играю в нее чаще тебя, поэтому у меня и получается лучше. Знаешь, я ведь стал членом шахматного клуба.

— Наверное, ты один из лучших игроков, Тотто?

— Нет, один из худших. Но я не расстраиваюсь. Выигрыш или проигрыш не важен для меня: это лишь приятное времяпрепровождение. Жизнь кажется порой такой длинной. Я не знаю, чем еще могу заняться.

Я присмотрелся к брату. На редкость спокойный, почти глупый на вид увалень. Неужели мы с ним принадлежим к одному роду? Он аккуратно расставил фигуры:

— Может, еще одну партию?

Я перевел взгляд на черно-белую доску, на стройные ряды резных деревянных фигурок и заявил:

— Я все понял. Я знаю, чего не хватает этой игре.

— Чего же?

— Удачи!

Он с сомнением поглядел на меня.

— Я не шучу, Тотто. Фортуна, так много решающая в жизни, в шахматах не имеет никакого значения. Если бы шахматы были подобны жизни, то один игрок мог бы начать игру с гораздо большим войском, а другой — мог бы во время игры задействовать новую дружественную армию. Потом, к примеру, белым пешкам следовало бы перейти на сторону черных, а черный слон мог бы начать тайно выбивать свои же фигуры. И затем, в тот момент когда уже одна сторона близка к достижению шаха и мата, должна быть подброшена монета. Если выпадает решка, то игроки меняются местами. И играть следовало бы на свежем воздухе, чтобы ветер мог слегка передвинуть фигуры… Да, такая игра походила бы на настоящую жизнь! Как ты считаешь, не изменить ли нам правила?

Мы с отцом не виделись лет двадцать, и я не могу описать странное чувство отчужденности, возникшее у меня сейчас при встрече с ним. Ему уже семьдесят четыре года, но он изменился меньше, чем я ожидал, — немного больше сгорбился, пожалуй, и полысел, но все такая же железная сила в глазах, выправке, голосе. На заднем плане мелькала его четвертая жена, Лукреция — она на полвека его моложе, но выглядит изнуренной, преждевременно состарившейся. Очевидно, его мрачное уныние по-прежнему действовало иссушающе.

Мы беседовали за обедом. Все в спешке — в два часа он должен вновь открыть свою контору. И в опоздании исключительно моя вина.

Я не знал, на что надеялся, — на чувство триумфа? На проявление родительской гордости? В любом случае реальность не оправдала надежд. Вероятно, я самый знаменитый художник в Италии, но отец все еще умудряется заставлять меня чувствовать себя мелким неудачником — точно мне вновь четырнадцать лет. Вечно он видел во всем одни недостатки, копался в них — и с новой силой обрушивал на них зло своего сарказма и недовольства.

Мы вспомнили памятник Коню.

— Очередной незаконченный шедевр, — ехидно бросил он и начал с жестокой обстоятельностью описывать его разрушение, смакуя подробности, словно только так и можно, если верить его словам, извлечь урок из истории.

Говорят, коршун, видя, что его птенцы стали слишком толстыми, начинает из зависти выклевывать им бока…

Мы поговорили о «Тайной вечере» и о короле Франции, и отец заявил, что было глупостью отказаться от королевского предложения. Он поинтересовался моими заказами и возмущенно всплеснул руками, узнав, что сейчас у меня нет важных заказов — или, по крайней мере, тех, что мне хотелось бы исполнить.

— Отец, поймите, я устал от кистей.

— Тебе следует выжать все возможное из твоего нынешнего положения. Ты сейчас весьма популярен. Слава дама изменчивая, сам понимаешь. На будущий год она выберет кого-то другого, и копилка твоих сбережений опять оскудеет.

— Но если заказы мешают мне проводить эксперименты… — со вздохом произнес я.

— Твои эксперименты! — презрительно восклицает он. — У тебя нет никакой деловой хватки. Никакого здравого смысла.

Мне хочется творить чудеса, отец…

Порой ты приводишь меня в отчаяние…

Я сменил тему разговора. Мы поговорили о Милане. Согласно последним новостям, туда вернулись французы. Захватили Иль Моро и бросили его в тюрьму. Он потерял свое положение, состояние и свободу и не завершил ни один из своих проектов…