Исповедь без прощения - Екатерина Островская

– Мой совет – никогда не пытайтесь запугать того, кто сильнее вас.

Дверь со стуком закрылась. Карнаухов выждал немного, а потом произнес, обращаясь к Кулькову:

– Скоро у вас, господин адвокат, кажется, будет еще один клиент. А у этого деньги водятся, я не сомневаюсь.

Обыскивать Дашу не стали. Только забрали все ценные вещи: золотую цепочку, тонкие часики-браслет и мобильный телефон. Составили опись и повели куда-то по коридору без окон. Потом спустились на несколько ступенек вниз и остановились у толстой решетки, перегораживающей весь коридор. С той стороны за потертым письменным столом сидел дежурный сержант. Он открыл решетку, а полицейский, что сопровождал Дашу, завел и с усмешкой сообщил:

– Смотри, какую я тебе красавицу привел.

– В какую ее определили? – равнодушно спросил сержант, отпирая замок.

– Во вторую. Много там?

– Пока три.

Конвоир расписался в журнале, оглядел Дашу с ног до головы, а потом подмигнул ей и улыбнулся, по-видимому довольный своим обаянием. Передний зуб у него был золотой.

Сержант подвел Дашу к металлической двери и приказал снять сапоги. Возле стены уже стояли три пары обуви: небольшие, почти детские замшевые угги, кожаные зимние женские сапоги со сбитыми носами и военные берцы из кожзама, в одном из которых вместо шнурка был вставлен тонкий проводок в зеленой оплетке.

Даша сняла и дубленку, которую успела надеть, выйдя от следователя, но ее оставлять снаружи было не надо. Дверь открылась, а когда девушка вошла внутрь, глухо захлопнулась за спиной, словно отрезая ее от свободного мира.

Свет в камере был слабый. Потолки невысокие, окно единственное, узкое и длинное под самым потолком, за ним была полоска серого неба – неподвижного и потертого, как заношенный пластырь на старой ране.

Даша думала, что увидит здесь нары, какие показывают в кино, или металлические кровати с продавленными пружинными матрацами, но, кроме невысокого дощатого помоста, ничего не было. На помосте лежали грязные матрацы, на которых расположились три женщины…

– Добрый день, – поздоровалась Даша.

– Здрасте, – откликнулась девчонка лет семнадцати.

Женщина лет сорока пяти молча отвернулась и легла на матрац.

Третья, в огромном грязном свитере – явная бомжиха, – смотрела на вошедшую внимательно, изучая ее платье и колготки.

– Ну че, Шанель, – прохрипела она, – шмаль не заныкала случаем? А то курить так хочется – мочи никакой нет.

– Не курю, – растерянно ответила Даша.

– И правильно делаешь, – согласилась бомжиха, – но для хороших людей всегда иметь надо.

Даша посмотрела вокруг в поисках вешалки, но не было даже крючков, на которых можно повесить одежду.

– Сюда положи, – похлопала по матрацу бомжиха, заметив ее терзания, – одеяла дают, но по ночам они ни фига не греют, пригодится. И вообще, здешний предзак – самый занюханный в городе. И в стране нашей необъятной фиговей его нет.

Даша подошла к помосту и положила дубленку на грязный матрац.

– Хорошая вещь, – оценила бомжиха, – сразу видно, не турецкая.

– Вы хорошо разбираетесь? – спросила девушка, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

– А то. Я ж когда-то в высоких сферах крутилась. Мне карьеру знаешь какую прочили? Клавка Шифер отдыхает.

– Помолчать не можешь? – попросила лежащая женщина. – И так тошно!

– Не могу, – ответила бомжиха, – это же я для тебя, дуры, говорю, чтобы ты поняла, наконец, что жизнь она такая… То вознесет высоко в небо, то окунет в дерьмо. Хотя что ты видела в жизни: работа – дом, дом – работа, и все время муж, муж, муж… Попробовала раз соседа: то же самое, а результат плачевный…

Женщина поднялась и села, откинувшись спиной к стене.

– И зачем я тебе все рассказала?

– Не зачем, а просто так. Груз сняла. Да ты не переживай! За мужа много не дадут. Бог на твоей стороне. А на зоне уважать тебя будут, коли не станешь тихушничать и в активистки не запишешься. А то, что дочка тебя не простит, – и не думай. Она взрослая, и сама все замечала, наверняка помнит, как он тебя мантулил. У дочки свой теперь муж, и ей об этом думать надо… А насчет наказания, так сама рассчитывай. Возможно, сто пятая часть первая: от шести до пятнадцати. В твоем случае дадут шесть, а может, и ниже низшего. С ограничением свободы до двух лет. Но надеяться не надо. А впаяют шесть – отсидишь четыре и выйдешь. Это в худшем случае. А в лучшем – сто седьмая – убийство в состоянии аффекта, вызванного унижениями и постоянными побоями… Два года исправительных работ…

– Что ты мне талдычишь одно и то же. Два года, пять лет, – застонала женщина, – я же человека убила.

– А разве твой муженек тебя тогда ножом не зарезал бы, не получи сковородкой по кумполу?

Даша молча слушала и не могла ничего сказать, перед ней вдруг вставал мир незнакомый и страшный, где вот так просто говорят об убийствах и, наверное, так же просто убивают.

Она посмотрела на забившуюся в угол девчонку в мини-юбке и сиреневой маечке с аппликацией Микки-Мауса. Неужели и она тоже убийца?

– Слышь, Шанель, – посмотрела бомжиха на Дашу, – а тебя по какой замели?

– По какой статье? – переспросила она. – Честно говоря, не знаю, может, и говорили мне, но забыла. А почему вы меня Шанелью называете?

– Так платье на тебе не подделка: я по материалу вижу, что не туфта, настоящее от фирмы «Шанель»: они его небольшими партиями повторяют иногда. Только стоит оно как автомобиль. Небось любовник подарил?

– Нет, друг. Он художник, – с теплотой вспомнила Даша о Скуратове и усмехнулась: знал бы он, что приятельница в платье от Шанель попала в тюремную камеру. – Только он сейчас в Париж уехал. Случайно узнал, что на его картины спрос. Бывшая жена когда-то увезла его работы во Францию, обещала продать и говорила, что они плохо расходятся, а потом на него вышел представитель одного аукционного дома, спросил, случайно не родственник он знаменитому художнику Скуратову. Жена, оказывается, всем сказала, что Скуратов сгнил в лагерях и оставил после себя несколько работ… Покупали картины у нее по сто или двести тысяч евро, а она ему иногда присылала тысячу или полторы, уверяя, что последнее от себя отрывает.

– Во крыса! – возмутилась бомжиха. – Но хоть теперь мужику повезло. Париж – город хороший. Когда подходишь к Монмартру и смотришь на базилику Сан Кер… прямо сердце захватывает. Она будто как наша вся – совсем русская.

– Вы были в Париже? – удивилась Даша, присаживаясь рядом.

Их разговор с любопытством слушали и девочка, и женщина, убившая мужа.

– Два раза, – ударилась в воспоминания бомжиха. – Первый раз на Неделе русской моды: я ж как раз платья демонстрировала, а потом уж в модельное агентство попала, которое наших девочек туда продает. И меня туда послали типа приглядеться и притереться, познакомиться с кем надо, потому что мои фотки уже появились кое-где. Ну и подсадили меня тамошние девочки на кокс… А потом сдали как распространительницу. Повезло, что на мне один наш, типа нового русского, зависал, ну и выкупил он меня. Стала я с ним жить, но он, как оказалось, весь в долгах был, его и грохнули. Попыталась обратно в модельный бизнес пристроиться. Но куда там! Случайно с одним солидным познакомилась, и он предложил заняться риелторством. Офис мне снял, сотрудники в костюмах, на стенах фотографии вилл на Лазурном Берегу, которые мы якобы продаем, мои снимки: вот я тебе на подиуме с Линдой Евангелистой рядом, вот я в «Феррари» с футболистом французским Бартезом – лысым таким. Короче, стали клевать лохи разные, которые бабла по-быстрому срубили и мечтали о красивой жизни. Брали мы небольшой аванс, привозили их, показывали виллы, делали скидки… Те дураки платили, а мы их кидали… Кого-то из этих лохов не нашли потом, кто-то даже дергаться не стал, когда понял, кто за нами стоит… Я ж сама не знала кто, но потом выяснилось, что заправлял всем солидный авторитет Вася Маленький. Я его видела, заезжал иногда к нам в офис, думала, приличный человек, но сволочь редкостная оказался этот Василий Пожидаев. Его потом замели, до сих пор, видать, парится.