Практическая магия - Элис Хоффман

Когда работа окончена, лопаты поставлены на мес­то в гараже и нет ничего, кроме свежевскопанной зем­ли под кустами сирени, Джиллиан чувствует потреб­ность посидеть на заднем дворике, разведя колени и низко свесив голову, иначе ей станет дурно. Он знал, как ударить женщину, чтобы почти не оставалось сле­дов. Еще он знал, как целоваться, чтобы у женщины сильнее билось сердце и с каждым вздохом крепло же­лание простить. Поразительно, на что только не заста­вит пойти любовь. Еще поразительнее — твоя готов­ность ей в этом подчиняться.

Бывают ночи, когда самое лучшее — не думать слишком долго о прошлом, о том, что было обретено и утрачено. В такие ночи лечь в постель, забраться под чистую белую простыню — уже большое облегчение. Это всего лишь июньская ночь, такая же, как другие, если б не зной, не луна да не зеленое свечение на небе. А вот то, что творится с сиренью, пока все спят, — не­что из ряда вон выходящее. В мае на ней висели там и сям лишь худосочные соцветия, но сейчас сирень рас­пускается опять, не ко времени, за одну ночь, в еди­ном, мощном приливе цветения, благоухая с такой си­лой, что сам воздух вокруг пронизан лиловым светом и напоен ароматом. Скоро он станет опьянять пчел в по­лете. Птицы будут сбиваться с пути, совершая перелет на север. Людей будет неделями тянуть остановиться на тротуаре перед домом Салли Оуэнс, будет манить из собственной кухни или столовой на запах сирени, на­вевающий воспоминания о настоящей любви, о стра­сти — и мало ли о чем еще, давным-давно позабытом, о чем теперь, может быть, не стоило бы и вспоминать.

Утром в тринадцатый день рождения Кайли Оуэнс небо бездонно-ясное, голубое, но задолго до того, как встанет солнце, как зазвонят будильники, Кайли уже не спит. Не спит который час. Она так вытянулась, что, если б сестра дала ей поносить свое платье, мама — на­краситься своей помадой кофейного цвета, а тетя Джиллиан — надеть свои красные сапожки, она легко сошла бы за восемнадцатилетнюю. Кайли знает, что нечего торопить события, у нее вся жизнь впереди, — просто она, сколько живет на белом свете, тащилась к этому моменту с черепашьей скоростью, сосредоточась всецело на нем одном, как если бы весь мир сошелся клином на этом июльском утре. Конечно же, подро­стком ей будет жить гораздо лучше, чем ребенком, она и сама всегда это смутно сознавала, а теперь тетя

Джиллиан раскинула на нее карты таро, и по ним тоже выходит, что ее ждет ужасно счастливая судьба. Тем бо­лее, карта ее судьбы — трефовая, со звездой, а этот знак обеспечит человеку успех в любом задуманном деле.

Тетя Джиллиан вот уже две недели живет с ней в од­ной комнате, вследствие чего Кайли известно, что спит Джиллиан, как маленькая, — под толстым стеганым одеялом, хотя на улице, с тех пор как она приехала, стоит жара за тридцать, словно она привезла с собой в багажнике машины частицу милого ее сердцу юго-за­пада. Комнату честно поделили по всем правилам сов­местного проживания — точно поровну; правда, Джил­лиан потребовалось больше места в стенном шкафу, и еще она попросила у Кайли согласия на кой-какие мелкие перемещения. Черное детское одеяльце, кото­рое неизменно покоилось у Кайли в ногах постели, сложено, убрано в коробку и перекочевало вниз, в под­вал, а с ним и шахматная доска, которая занимала, по словам Джиллиан, слишком много места. Черное мы­ло, которое ежегодно присылают в подарок тетушки, вынуто из мыльницы, и вместо него лежит кусок фран­цузского, прозрачного, пахнущего розой.

Джиллиан чрезвычайно разборчива в том, что по ней, а что не по ней, и имеет свое мнение по любому вопросу. Она подолгу спит, берет без спроса чужие ве­щи и печет потрясающее печенье, замешивая в тесто конфетки «M&Ms». Она красивая и смеется в ты­сячу раз чаще, чем мать Кайли, и Кайли хочется быть в точности такой, как она. Она ходит за Джиллиан тенью, без конца изучает ее и подумывает сделать себе такую же короткую стрижку — если, конечно, на это хватит пороху. Если б у Кайли исполнилось единствен­ное заветное желание, она проснулась бы ослепитель­ной блондинкой, какой посчастливилось родиться Джиллиан: вместо волос мышиного цвета — не то охап­ка сена, оставленного сушиться на солнцепеке, не то во­рох нитей чистого золота.

Что еще так замечательно в Джиллиан, это — что она на ножах с Антонией. Если все будет продолжаться в том же духе, эти двое, возможно, просто в грош не будут ставить друг друга. Джиллиан на прошлой неделе пошла на праздник Четвертого июля в черной мини-юбке, взя­той у Антонии, и залила ее по неосторожности кока-ко­лой, а когда Антония позволила себе возмутиться, сказала, что нельзя быть такой нетерпимой. И теперь Антония просит у матери разрешения врезать замок в дверь своего стенного шкафа. И заявила Кайли, что их тетя — никчемное создание, неудачница, ничтожество.

Джиллиан устроилась работать в закусочной «Гам­бургеры» на Развилке, и местная безусая ребятня пого­ловно в нее повлюблялась: заказывают себе чизбурге­ры, когда есть совсем не хочется, и ведрами вливают в себя лимонад и кока-колу, лишь бы побыть рядом с ней.

— Работа, — объявила Джиллиан вчера вечером, — нужна человеку, чтобы было на что гульнуть.

Подобная жизненная позиция уже вступила в про­тиворечие с ее намерением двинуть в Калифорнию, так как ее неудержимо влечет пройтись по торговым цен­трам — в особенности не в силах она устоять перед обув­ными магазинами — и скопить не удается ни гроша.

У них в тот вечер были на обед соевые сосиски и особого сорта бобы, предположительно полезные для здоровья, хотя на вкус, по утверждению Кайли, ближе всего к автомобильным шинам. Включать в рацион мя­со, рыбу или птицу Салли, несмотря на причитания дочерей, упорно отказывается. Проходя в супермарке­те мимо прилавка с упаковками куриных окорочков, она невольно закрывает глаза и все равно не может до сих пор избавиться от воспоминаний о лесной горли­це, которая потребовалась тетушкам для самого силь­нодействующего любовного приворота.

— Скажи об этом нейрохирургу, — возразила Салли на замечание сестры о чисто утилитарной ценности ра­боты. — Или ядерному физику расскажи, или поэту.

— Согласна. — Джиллиан все еще курит, хотя каждый раз собирается бросить с завтрашнего дня и прекрасно знает, что никто в доме, кроме Кайли, не выносит та­бачного дыма. Она очень коротко затянулась, как будто от этого кому-нибудь могло стать легче. — Давай, найди мне поэта или физика. Имеются такие поблизости?

Кайли понравился этот щелчок по носу их безлико­го пригорода, где нет ничего примечательного, зато пе­ресудов ходит — хоть отбавляй. Скажем, взъелись все, как один, на ее приятеля Гидеона, особенно с тех пор, как он наголо обрил голову. Он, правда, уверяет, что ему наплевать, что у соседей в большинстве куриные мозги, но стал в последнее время раздражаться, когда ему скажут что-нибудь в лицо, и, если на Развилке, проезжая мимо, посигналит машина, вскинется весь, будто ему нанесли личное оскорбление.

Люди прямо-таки ищут случая почесать языки по малейшему поводу. Чуть что не совсем обычное, не та­кое, как у всех, — уже годится. Вот и на их улице, к при­меру, успели обсудить, что Джиллиан снимает лифчик от купальника, когда выходит загорать на задний дво­рик. Всем в точности известно, какая у нее на запястье татуировка и то, что на празднике Четвертого июля она пропустила полдюжины, если не больше, банок пива, а после не постеснялась наотрез отказать Эду Борелли, когда он пригласил ее съездить куда-нибудь вдвоем, хотя он как-никак замдиректора школы и притом — начальник ее сестры. Соседка Оуэнсов, Линда Беннет, запретила местному оптику, с которым она встречает­ся, заезжать за ней засветло, настолько ей неспокойно, что в доме рядом живет женщина с такой внешностью, как у Джиллиан. Все сходятся на том, что сестру Салли трудно раскусить. Иной раз столкнешься с ней в бака­лейном отделе, начнет зазывать тебя приехать к ним домой, посмотреть, что про тебя скажут карты таро, а в другой раз поздороваешься с ней на улице — лишь гля­нет сквозь тебя, будто находится за тысячу километров, где-нибудь в Тусоне, где жизнь куда как интересней.