На корабле утро - Александр Зорич

Танкетки, разумеется, не просто бежали и прыгали. Они еще и стреляли. В основном из плазменных пушек.

Их цели с нашего балкончика не просматривались. Но, насколько можно было судить, пока что они вели бой не с моими циклопами. А с кем тогда? Ответа я не знал.

Я не сомневался в профессионализме своих взводных, я был уверен, они дадут танкеткам подойти как можно ближе. Тогда люди Арбузова смогут ударить по ним управляемыми кумулятивными минами и слаженными залпами противотанковых гранатометов. Но какой-то идиот из подчиненных младшего лейтенанта Шарова не дал моим надеждам сбыться…

Сторожевая вышка разродилась длинной, истеричной очередью крупнокалиберного пулемета.

Пули ударили в верхнюю боевую платформу одной из танкеток и свечой ушли на рикошет.

Все танкетки разом замерли, как бы принюхиваясь.

Затем их платформы развернулись на вышку.

Дружно зашкварчали плазменные пушки. Воздух разорвало истошным криком заживо поджаренного пулеметчика…

Стыдно признаться, но в тот момент я не испытывал к несчастному ни капли жалости. Только злость – ведь он привлек к нам внимание этих монстров!

– Рота, говорит Степашин, – зашипел я в микрофон рации. – Не открывать огня без моего приказа. Сидите тихо, как ветошь, даже если раки будут вам по загривкам топтаться. Взводные, как поняли?

Пока я выслушивал доклады взводных, танкетки успели подойти к ограде военного городка.

Шесть остались стоять цепью на шоссе. Остальные двинулись на нас – как видно, проводить зачистку.

Гибель пулеметчика научила уму-разуму людей младшего лейтенанта Шарова. По крайней мере геройствовать никто из них не рвался. Повисла гнетущая тишина, нарушаемая разве что хрустом ящиков – танкетки как раз шли через складские задворки.

– Все бьем гранатометами по крайней левой танкетке, – сказал я Щедролосеву и связистам. – Строго по моей команде.

Я потянулся к предохранителю гранатомета и дважды попытался поставить его в боевое положение, пока не сообразил, что уже сделал это, выходя на балкон.

Приладил трубу на плече.

Включил ночной визир.

Прицелился в шарнирный узел, которым боевая платформа танкетки крепилась к опорной.

– Огонь! – выдохнул я в микрофон, нажимая на спусковую гашетку.

Меня услышали. Загрохотал буквально каждый куст.

На шоссе многократно заухало – это срабатывали кумулятивные мины.

Каждая из мин выплевывала четыре боевых ядра – оранжевых огненных шара, способных прожечь тот же «Сэнмурв» от носа до кормы.

Одновременно с этим все, способные держать оружие, разрядили свои одноразовые гранатометы – кто в ходильные конечности, а кто и в брюхо танкеток.

Кажется, кто-то орал что-то духоподъемное, приличествующее случаю. Но разобрать, что именно, в таком содоме было невозможно.

Позволить себе наслаждаться зрелищем мы, к сожалению, не могли.

Представляя возможности инопланетной техники по засечке вражеских огневых позиций, мы опрометью убрались с балкона и покатились по лестничным пролетам вниз.

И правильно. И вовремя.

Ревущая плазма буквально перерезала башню пополам – как раз по балкону.

– Суки! – заорал Щедролосев. – Суки, мать вашу душу!

– Мне за шиворот гребучей окалины насыпало! – пожаловался один из связистов. – Кусается, тварь!

Не давая себе отдышаться, мы добрались до первого этажа. Сбоку от лестницы фосфоресцировала свежая, на русском языке надпись: «Подземное укрытие личного состава».

Попросту говоря, бункер.

Ах, какое искушение было спуститься туда, растянуться на полу – хотя бы на пять минут, – выпить, что ли, воды…

Но нет.

Как командир своей роты и просто как русский солдат я не имел на это права.

У выхода мы замерли. Сейчас надо быстро-быстро выскочить, перекатом уйти в сторону от башни, отыскать себе новую огневую позицию и продолжать до полного удовлетворения.

Я как раз собрался толкнуть эту мудрую мысль Щедролосеву и связистам, когда заметил – на всех троих лица нет. Щедролосев дышал так тяжело, что, казалось, сейчас просто свалится замертво. Один из связистов был ранен. Второй как-то совсем уж патологически истекал потом. Его лицо было красным, как свекла.

И тут я понял: пришел черед «Второго дыхания» – так мы называли препарат СПOД-4, то бишь стимулятор персональный общего действия четвертого поколения.

Вообще-то я противник всей этой синтетической дури. Считаю ее немногим лучше наркотиков. Для организма она вредна, бойца в конечном итоге расслабляет (зачем рассчитывать на свои силы, если можно уповать на успехи российской химии?), подрывает веру в себя (это кто сделал – я или стимулятор?). За всю службу я разрешал своим пользоваться «Дыханием» лишь дважды. Но тут…

В общем, я посмотрел на них и понял: пора.

– Так, орлы. Достали инъекторы и укололись.

– Ты серьезно? – не поверил Щедролосев, уж он-то мои принципы знал отлично.

– Абсолютно! – бросил я и подал пример товарищам.

Химия действовала быстро. Мозг словно протерли тряпочкой от пыли. В глазах посветлело. Кровь быстрее побежала по жилам.

Я знал, что расплата за стимуляторы будет тяжелой – головная боль, ломота в суставах, бессонница. Но все это потом, часов через десять. А сейчас нам надо быть быстрыми, свежими и нахальными.

– За мной с интервалом три секунды! – скомандовал я.

Рванул дверь на себя.

Выпрыгнул в ночь.

Сразу же упал. Два переката влево. Бросок в сторону. И еще два переката.

Мои инстинкты осназовца, опережая сознание, искали укрытие – какую-нибудь складочку местности, хотя бы самую призрачную защиту от всевидящих чоругских сенсоров.

Как назло, вокруг башни как катком проехались.

Я чувствовал себя клоуном на арене. И что самое плохое, у меня был как минимум один зритель.

Плотные клубы дыма сдвинула в сторону властная ладонь ночного бриза, и я обнаружил, что в такт моим броскам мечется единственная уцелевшая конечность израненной танкетки.

Ствол пушки чутко отслеживал мои перемещения. Но пилот танкетки отчего-то медлил.

Не то игры у них, у раков, такие…

Не то шла накачка стрельбового конденсатора…

Полоса сплошного поражения плазменной пушки – не меньше пяти метров. Очередные кульбиты были полной бессмыслицей.

В предсмертной тоске я выпустил весь магазин «Нарвала» в жерло чоругской пушки. И, разумеется, не попал.

Наш брат военный обожает рассказывать о таких моментах – на границе между «я есть» и «меня нет». Мол, вся жизнь пронеслась, влажные глаза любимой, первые шаги малыша, первое построение на плацу и прочее в таком духе.