Дневник незначительного лица - Георг Гроссмит

Поскольку ныне мысли мои направлены в будущее, даю обет: конец этого года увидит и конец моего дневника.

19 ДЕКАБРЯ.

Пришло ежегодное приглашение на Рождество от моей тещи — семейный праздник, которого всегда мы ждем с волнением. Люпин отказался идти. Я был скандализован и высказал свое изумление и возмущение. Люпин в ответ разразился речью, достойной самого отъявленного вольнодумца: «Терпеть не могу эти семейные рождественские посиделки. Ну, кому это надо? Один стонет: Ах, бедный дядя Джеймс, он еще год назад был с нами, и мы все пускаем сопли. Потом другой: Прошло уже два года, с тех пор, как бедная тетя Лиз, бывало, сиживала в том углу, и опять мы пускаем сопли. Далее еще один мрачный родственничек завывает: Ах! Чей теперь черед? и все мы опять пускаем слюни, и натрескиваемся, надираемся; а никому и невдомек, покуда я не встану, что нас было тринадцать за столом».

20 ДЕКАБРЯ.

Пошел к Холулуям, торговцам тканями на Стрэнде, — они в этом году все свое помещение отвели под рождественские открытки. В лавке толокся народ, иные грубо схватят открытку и, окинув беглым взглядом, тотчас отшвыривают прочь. Я заметил одному из молодых продавцов, что подобная небрежность мне представляется прямо-таки болезнью у некоторых покупателей. Едва замечание это слетает с моих уст, толстый рукав моего сюртука задевает за один из ящичков с дорогими открытками, стоящих друг на друге, и всё это разом рушится. Приказчик выступает вперед с чрезвычайно кислой миной и, подобрав с полу несколько открыток, говорит одному из продавцов, явственно покосившись на меня:

— Отложи к дешевым; теперь уж за них по шиллингу не выручишь.

И, следственно, я почел своим долгом купить несколько таких поврежденных открыток.

Мне пришлось накупить больше и войти в непредвиденные расходы. Увы, впопыхах я не все разглядел и, уже придя домой, обнаружил препошлую открытку, на которой толстая няня держит двух младенцев, одного беленького, другого черненького, а внизу надпись: «Поздравляем папашу с Праздником!». Я изодрал эту вульгарность в клочья и выбросил. Как верно заметила Кэрри, за все приходится платить, и оттого что мы вращаемся в свете и расширяем круг знакомства, нам в этом году придется разослать чуть ли не две дюжины открыток.

21 ДЕКАБРЯ.

Дабы не портить почтальону праздник, мы, как положено совестливым людям, посылаем открытки свои заранее. На многих открытках запечатлелись пятна от пальцев, я их не разглядел в тот вечер. Впредь все открытки буду приобретать в дневное время. Люпин (с тех пор, как связался со своим биржевым маклером, он, кажется, себя не обременяет излишней щепетильностью) мне посоветовал никогда не стирать цену, выведенную карандашом на задней стороне открытки. Я полюбопытствовал, почему это так надо. Люпин объяснил:

— Предположим, на твоей открытке стоит 9 п. Ну-с, тебе следует только приписать 3 — а потом добавить длинную отвесную черту — перед девятью пенсами, и все решат, что ты в пять раз больше выложил за эту чушь.[9]

Вечером Люпин тосковал ужасно, и я ему напомнил, что и за тучками светит солнце. Он сказал:

— Эх! Светит, да не про меня.

Я сказал:

— Ах, оставь, Люпин, мальчик мой. Ты огорчаешься из-за Дейзи Матлар. Выкинь ты ее из головы. Поздравь себя, что дешево отделался. Слишком уж у нее смелые запросы, по нашим скромным меркам.

Тут он вскочил как ошпаренный, да как закричит:

— Ни слова о ней дурного! Не позволю! Да все твои дружки мизинца ее не стоят, вместе взятые, и дутый балда Джокер в том числе.

Я молча, с достоинством удалился из комнаты, правда запнувшись при том за половик.

23 ДЕКАБРЯ.

За все утро ни словом не обменялся с Люпином. Но вечером, поскольку он, кажется, вполне воспрял, я отважился поинтересоваться, где намерен он праздновать Рождество. Люпин ответил:

— Э, да у Матларов, надо думать.

В недоумении я воскликнул:

— Как! Несмотря на то, что ты порвал свою помолвку?

И что же мне на это отвечает мой сын:

— Порвал? Да с чего ты взял?

Я только и успел выговорить:

— Но ты же нам обоим дал понять…

Но он не дал мне кончить фразу, он заявил:

— Да мало ли что я давал понять. Все опять в ажуре. Примите уверенья!

Я получаю оскорбительную рождественскую открытку. Мы славно проводим Рождество у моей тещи. Мистер Мусс позволяет себе лишнее. Бурный вечер, во время которого меня кто-то ударяет в темноте. Я получаю удивительное письмо от мистера Матлара-отца, касательно Люпина. Мы не успеваем выпить за Старый год

24 ДЕКАБРЯ.

Я человек бедный, но с удовольствием десять шиллингов бы отдал, чтобы узнать, кто мне послал оскорбительную рождественскую открытку, какую получил я нынче утром. Я никого не оскорбляю. Зачем же кому-то понадобилось оскорбить меня? И хуже всего то, что я теперь подозреваю всех моих знакомых. Почерк на конверте явно изменен, с наклоном не в ту сторону. Не думаю, что Тамм и Туттерс способны на такую низость. Люпин говорит, что об этом знать ничего не знает, и я ему верю, хотя отнюдь не одобряю его смешки, равно как и выражение симпатии к оскорбителю. Мистер Франчинг, конечно, выше этого. Едва ли кто из Матларов мог до такого опуститься, нет, конечно. Кто бы это мог быть — наглый мальчишка Питт? Или миссис Биррел, уборщица, или Бульвер-Сеттер? Нет, миссис Биррел так не написать.

Рождество. Мы успели на поезд 10.20 в Паддингтоне, и провели чудесный день у тещи. На воле чудно и приятно, хотя дороги развезло. Посреди дня мы сели за стол, вдесятером, тряхнули стариной. Вот бы каждому такую славную, ненадоедливую тещу, как бы хорошо жилось на свете! Всем было весело, и я предложил выпить за ее здоровье. И произнес, по-моему, очень удачный спич.

Заключительная часть особенно мне удалась. Я сказал так:

— В дни, как сегодня, всех нас — родственников, друзей, знакомых — объединяет самое доброе расположение друг к другу. В приятном нашем согласии мы думаем лишь о любви и дружбе. И пусть же тот, кто повздорил с отсутствующим другом, в знак примиренья с ним, кого-то поцелует. Тот же счастливец, кто ни с кем не в ссоре, тоже не лишен права с кем-то поцеловаться.

Тут я заметил, Кэрри с тещей обе прослезились, и, должен признаться, был этим глубоко польщен. Его преподобие добрый старый Джон Пэнзи Смит, который нас венчал, ответил весело и мило, он заявил, что готов последовать моему совету по части поцелуев. Затем он обошел вокруг стола и облобызал всех дам, включая Кэрри. Против этого, конечно, кто ж станет возражать. Но я был просто потрясен, когда юнец по имени Мусс, которого я знать не знаю и который во все продолжение застолья едва ли обронил хоть слово, вдруг вскочил с места и, размахивая веточкой омелы, вскричал: