Сеул, зима 1964 года - Ким Сын Ок

— О чём призадумались? — спросила учительница.

— О кваканье лягушек, — отвечая, я поглядел на ночное небо. Звёзды были еле видны, скрытые оседающим на землю туманом.

— Надо же, и вправду, лягушки! А я их услышала только сейчас. Я всегда думала, что лягушки в Муджине начинают свой концерт после двенадцати.

— После двенадцати?

— Да, когда перевалит за полночь, в доме, где я снимаю комнату, прекращает работать радио, и единственное, что можно услышать в это время — кваканье лягушек.

— И чего это вам не спится в столь поздний час?

— Да нет, просто иногда не могу заснуть.

«Просто не могу уснуть». Скорей всего, это была правда.

— А она красивая? — неожиданно спросила учительница.

— Кто? Жена?

— Да.

— Красивая, — рассмеявшись, ответил я.

— Счастливый вы… В деньгах нужды нет, красавица жена, милые дети… Чего ещё…

— Вот детей-то ещё и нет. Выходит, что пока не совсем счастливый…

— Ой, когда же вы поженились, что ещё детишек нет?

— Уж четвёртый год пошёл…

— Раз не по делам приехали, что же без жены?

Я негромко рассмеялся. И почему это учительница задаёт такие вопросы? Она же проговорила ещё более оживлённо.

— Впредь буду звать вас старшим братом. Увезёте меня в Сеул?

— А вы хотите в Сеул?

— Да.

— Не нравится в Муджине?

— Ещё немного, и я, кажется, сойду с ума. В Сеуле у меня много друзей по институту… ой, до чего же хочется поехать туда! — Она на секунду взяла меня за руку, но тут же отпустила. Меня вдруг окатила волна возбуждения. Я нахмурил брови. Ещё и ещё раз. Наконец волна схлынула.

— Куда бы вы ни поехали, студенческой поры уже не вернуть… Вы — женщина, и до тех пор, пока вы не обретёте семейное пристанище, где бы вы не оказались, будет казаться, что сходите с ума.

— У меня тоже были такие мысли. Но, думается мне, что на данный момент даже замужество меня не спасёт. Только если я не встречу мужчину, который действительно мне понравится. Но даже если появится тот, кого полюблю, я всё равно не хочу здесь оставаться. Буду умолять моего избранника сбежать отсюда.

— Однако, по моему опыту, жить в Сеуле не всегда так уж и хорошо. Одна лишь сплошная ответственность и ничего больше.

— А здесь нет ни ответственности, ни безответственности. Так или иначе, я хочу в Сеул. Заберёте меня с собой?

— Хорошо, я подумаю.

— Обязательно, ладно?

Я только посмеивался. Мы подошли к её дому.

— Какие у вас планы на завтра? — спросила учительница.

— Хм-м… С утра пойду на могилу матери, а после этого особых дел нет. Вот ещё думаю сходить к морю. А заодно и проведать хозяев, у которых я одно время снимал комнату.

— Может, вы пойдёте туда после обеда?

— Почему?

— Хочу сходить вместе с вами. Завтра суббота, поэтому у меня уроки только с утра.

— Ну что ж, пойдёмте.

Мы договорились о времени и месте встречи, после чего распрощались. На меня вдруг напала непонятная тоска, и я вернулся в дом тёти, еле-еле передвигая ноги.

Когда я забрался под одеяло, завыла сирена, что означало наступление комендантского часа[27]. Вой сирены был внезапным и пронзительным. Он был долгим-предолгим. Все окружающие предметы и мысли потонули в этом вое. И, в конце концов, всё исчезло с лица земли. Единственное, что осталось, так это сирена. Казалось, что её вой будет длиться вечно, так, что и он, в конце концов, тоже перестанет восприниматься. И тогда вой внезапно стал терять свою силу, переломился, издал продолжительный стон и умолк. Ко мне вернулась способность хотя бы мыслить. Я попытался восстановить в памяти нашу давешнюю беседу с учительницей. Вроде бы и о многом говорили, а в ушах у меня вертелось всего лишь несколько фраз. Пройдёт немного времени, и этот диалог, перемещаясь из моих ушей в голову, а затем из головы в сердце, оставит в памяти совсем немного. Скорей всего, что в итоге не останется ничего. Надо подумать не спеша. Учительница сказала, что хочет поехать в Сеул. Она сказала это с грустью в голосе. И тогда мне так захотелось обнять её. Затем… Но нет, только это и осталось в моём сердце. Однако и это воспоминание исчезнет бесследно, как только я покину Муджин. Я не мог заснуть — сказывался мой дневной сон. Закурил в темноте и искоса поглядел на белую одежду, что смотрела на меня со стены, напоминая печальных призраков. Я стряхнул пепел в изголовье кровати. Так, чтобы завтра можно было убрать за собой. Слабо доносилось кваканье лягушек, «что начинают свой концерт после полуночи». Где-то часы негромко пробили час ночи. Затем пробило два часа. Потом три. Немного погодя снова завыла серена, что означало окончание комендантского часа. То ли сирена включилась не вовремя, то ли часы были неточны. Вой был внезапным и пронзительным, долгим-предолгим. Всё потонуло в нем. Казалось, всё исчезло с лица земли и осталась эта сирена, вой которой будет длиться вечно и в конце концов тоже перестанет восприниматься. И именно в этот момент вой внезапно стал терять свою силу, переломился, издал продолжительный стон и умолк. Где-то супруги слились воедино. Нет, пусть это будут не супруги, а ночная жрица и её визитёр. Не знаю, почему в голову лезли такие дурацкие мысли. Затем ко мне незаметно подкрался сон.

Дамба, ведущая в море

В тот день с утра моросил дождь. Даже не позавтракав, я вышел из дома, прихватив с собой зонт, и направился на могилу матери, что была на горе недалеко от города. Закатав до колена штаны, прямо под дождём я припал к земле и низко поклонился могиле. Дождь превратил меня в самого что ни на есть почтительного сына. Одной рукой я принялся ощипывать отросшую траву на могильном холмике. Дёргая траву, я представлял, как мой тесть, заискивающе улыбаясь, ходит по кабинетам начальников, ответственных за выбор директора, чтобы посодействовать моему повышению. Тут же мне захотелось спрятаться поглубже в могилу.

Хоть этот путь был и длиннее, обратно я решил пойти по дамбе, которая радовала глаз своей зеленью. Вслед за дождём дрожал и окружающий пейзаж. Я сложил зонт. Шагая по дамбе, я увидел, как в самом низу, на откосе, ученики, приходящие из далёких деревень в городскую школу на занятия, сбились в кучу и шумно галдят. Также в толпе можно было разглядеть несколько стариков. Патрульный полицейский в дождевике сидел на корточках на откосе дамбы, курил и глядел вдаль. Какая-то старуха, цокая языком, выбралась из толпы галдящих школьников и пошла прочь.

Я спустился по откосу. Проходя мимо полицейского, спросил:

— Что произошло?