Меч и ятаган - Саймон Скэрроу

В воздухе поплыл отдаленный звук колокола, возвещающий четвертый час пополудни. Томас вышел из задумчивости и, потянувшись в седле, направил лошадь на обочину, чтобы отчетливее видеть происходящее впереди. Нестройная колонна из путников и возов сейчас как раз взбиралась на вершину покатой возвышенности, откуда открывался вид на столицу, над которой призрачным туманом стелился древесный дым. Снег на крышах был грязновато-серым. В полумиле отсюда виднелся Смитфилдский рынок, куда мясники со всей страны сгоняли свой скот на забой и продажу. Чуть поодаль тянулись загоны для птицы и длинные торговые ряды. А дальше шла открытая площадка, где посреди куч спрессованного пепла назидательными перстами торчали в небо обугленные столбы. Одна из куч, судя по курящемуся над ней пару, была еще сравнительно свежа.

Место сожжения еретиков. Как-то, лет десять назад, Томас сам топтался в толпе, собравшейся поглазеть на казнь троих протестантских священников, что посмели ослушаться эдикта королевы Марии и продолжали проповедовать на людях, вопреки отзыву хартии на справление службы. Королева собрала на то действо весь двор и сама с высокомерной непреклонностью взирала на сожжение с нарядного кресла, установленного на подобающем возвышении. Томасу до сих пор помнились бесовски пронзительные вопли тех несчастных. Бедняги корчились в языках пламени, которые быстро прорастали сквозь вязанки хвороста, уложенные на небольших постаментах, где стояли ослушники. Минута, и их уже поглотили бурные взвихрения яркого красно-желтого пламени, сквозь которые какое-то время проглядывали черные фигуры в цепях. Трещало горящее дерево, сверлили воздух вопли, шевелились в мучительных корчах силуэты. Та картина жила в памяти до сих пор; вот и сейчас при воспоминании о ней захолонуло сердце. Отведя от столбов взгляд, Томас цокнул языком, и его лошадь перешла на рысцу.

За Смитфилдом тянулась городская стена — некогда грозная линия обороны, давно уже, впрочем, пришедшая в упадок. В отдельных местах стена просела и осыпалась, а ров, опоясывавший некогда город, был теперь наполнен застарелыми горами мусора и человеческих отходов, скапливавшихся здесь на протяжении поколений. Тяжелая стойкая вонь, какую не одолевал даже зимний холод, наполняла воздух на въезде в массивную арку Новых ворот, за которыми на въезжающего обрушивался многоголосый гомон английской столицы. Крики уличных торговцев и зазывал, детский плач и зычные голоса тех, кто стремился перекричать общий шум, — все это заполоняло и давило на слух так же, как шибали в ноздри запахи выпекаемого хлеба и жаркого, вонь всевозможной тухлятины, отбросов и нечистот. Вдоль проезжих улиц Лондона тесно, впритирку, стояли всевозможные строения, нависая таким образом, что каждый более высокий этаж выступал над тем, что пониже, придавая улицам гнетущую сумрачность.

И даже хорошо, что тусклый свет над гребнями островерхих крыш начал вскоре угасать, а Лондон сделался царством теней. Между тем дорога, став заметно шире, повернула на Холборн. Томас ехал, не реагируя на спешащих рядом с лошадью разносчиков, скороговоркой сватающих проезжему рыцарю снедь и всякие безделушки. Одновременно он бдительно поглядывал на переметные сумы, чтобы их, чего доброго, не подрезал кто-нибудь из уличных воришек, которых здесь пруд пруди: только и ждут, чтобы поразжиться на ком-нибудь из ротозеев. А вот и въезд на Друри-лейн; Томас повернул лошадь на сравнительно спокойную боковую улицу. Лавки, что тянулись здесь по обе стороны, были не в пример богаче, с красочными вывесками, предлагающими разнообразие богатого товара: тут тебе и тонкие ткани, и вина заморские, и сыры с фруктами, и серебряная утварь с неблизкого Востока, и стекло со всей Европы. А между лавками возвышались дома, один другого вычурнее и краше, и все богаче по приближении к Олдуичу и различимой отсюда Темзе.

Перед тем как стемнело, Томас остановил какого-то посыльного мальчишку со свертком под мышкой и спросил, где здесь дом Роберта Сесила, на что тот указал ему на внушительного вида особняк с просторным двором, занимающий угол Друри-лейн и часть смежной улицы. Фасад особняка — сплошь резное дерево и выложенные узором кирпичи — выходил непосредственно на Друри-лейн. Боковые ворота вели во внутренний двор с конюшней. На въезде путь Томасу преградили два дюжих привратника, пропустив его во двор лишь по разъяснении, что у него назначена встреча с их господином. Тогда Томас, спешившись, отдал поводья подоспевшему конюшему и был препровожден к задней двери дома, где его принял под свою опеку один из домашних челядинцев в таком же добротном синем сукне, что и гонец, приезжавший к Томасу накануне.

Рыцарь еще не раз объяснил цель своего визита, и тогда его через центральный вестибюль провели по лестнице наверх и далее по коридору, где вдоль всего пути следования свечи таинственно озаряли живописные полотна, вывешенные на дубовых панелях стен — почти сплошь сцены охоты или портреты напыщенных родственников. Лишь одна из картин изображала библейский сюжет. Томаса провели в небольшую приемную с деревянными скамьями; освещал и обогревал ее камин. Сейчас в огонь закладывал свежие поленья стройный молодой слуга — смугловатый, с нежными чертами и вишнево-карими глазами, настолько пронзительными, что Томасу сделалось слегка неуютно.

— Я извещу о вашем прибытии секретаря милорда, — учтиво сказал он. — Не желаете ли во время ожидания немного подкрепиться?

— Чара горячей медовухи мне бы не помешала.

— Медовухи?

Брови у молодого человека приподнялись; было забавно наблюдать, как он теряется в догадках, на какую ступеньку лондонской социальной лестницы поместить этого гостя. Одежда вроде как добротная, но без украшений, стрижка хорошая и ухоженная, как и борода, но без намека на фасоны, модные нынче у господ. Быть может, зажиточный купец или сельский йомен?[25]Однако само его присутствие здесь по настоянию сэра Роберта Сесила показывало, что гость не так уж прост. А потому слуга отвесил почтительный поклон:

— Как пожелаете, сэр. Медовуха так медовуха.

Он еще раз пристально оглядел гостя, после чего с полуулыбкой вновь занялся подкладыванием дров в камин, а управившись, потер ладони и занял место на скамеечке рядом с камином. Сбоку от него находилась еще одна дверь, единственная в приемной. Томас снял плащ, перчатки и шляпу и положил их рядом с собой на скамейку. С минуту он впитывал атмосферу уюта; чувствовалось, как тепло начинает благостно проникать сквозь одежду и продрогшую кожу. Наконец он перевел глаза на молодого человека, чтобы получше его рассмотреть, и с удивлением заметил, что тот все это время сам не сводил с него глаз. Ничуть не смутившись тем, что уличен, он продолжал разглядывать гостя довольно бесцеремонным образом.

— Я вас знаю? — поинтересовался Томас.

— Нет.

— А вы меня?

— Впервые вижу, — ответствовал тот благовоспитанным голосом, в котором трудно было уловить акцент.

Прежде чем удалось затеять какой-нибудь разговор, дверь возле молодого человека открылась и оттуда показался хрупкого сложения клерк в синей ливрее. Кашлянув, он поглядел на гостя: