Люблю секретных агентов - Ирина Волкова

— Значит, ты обтачиваешь соль, — почти не дрогнувшим голосом повторила я, прикидывая с каким именно расстройством психики мне приходится иметь дело, и почему это случилось именно сейчас. — И какую же именно — каменную, поваренную, морскую?

— Новую, — сказал Бобчик. — Что это с тобой? На тебе лица нет. Я это делаю по твоему же совету.

— Отлично, — кивнула я. — Значит, ты по моему совету обтачиваешь соль. И чем же ты её обтачиваешь?

— Как чем? Напильником! Да что с тобой, в самом деле? Тебе нехорошо?

Бобчик движением ног отодвинул стул и вынул руки из-под стола. В одной из них был зажат небольшой треугольный напильник, а в другом — монета.

Бармен разразился хохотом, а двое посетителей оживлённо заговорили, указывая пальцами в нашем направлении.

— О, господи! — выдохнула я. — Так ты же обтачиваешь соль!

— Кажется, я об этом уже упоминал, — с лёгким удивленим произнёс Бобчик. — Это ведь ты посоветовала обзавестись смертельным оружием. А ты что подумала?

— Да так, ничего, — соврала я, усаживаясь за столик. — Просто я ещё не привыкла к названию перуанских денег.

Свою национальную валюту перуанцы назвали в честь солнца — главного божества древних инков. По-испански "солнце" звучало, как "соль". После того, как из-за неуклонно растущей инфляции буханка хлеба стала стоить около тысячи солей, а зарплаты начали исчисляться в миллионах, перуанское правительство убрало с денег лишние три нолика, а обновлённая и резко возросшая в цене валюта стала называться "нуэво соль" — "новое солнце".

— Ну ладно, с моим смертельным оружием мы разобрались, — заметил Бобчик. — А что купила ты?

— Сейчас увидишь, — загадочно улыбнулась я.

Пошарив в сумочке, я выхватила оттуда зеленовато-бурую армейскую гранату и, воздев её над головой, с безумным видом выдернула чеку.

После того, как он чуть не доконал меня своим обтачиванием соли, моя душа жаждала мщения.

— Patria o muerte! Venceremos! No pasaran![4]— заорала я знаменитые лозунги кубинских революционеров.

Эффект превзошёл все мои ожидания.

Бобчик отшатнулся и замер с раскрытым ртом и выпученными от ужаса глазами. Бармен со сдавленным воплем ужаса упал ничком за стойкой, а парочка мужчин, перевернув стол, укрылась за ним. Я с восхищением отметила, что, прежде, чем заняться спасением собственной жизни, они успели прихватить со стола кружки с недопитым пивом.

— Не беспокойтесь! Она не настоящая! Это игрушка! — поспешно объяснила я по-испански.

В доказательство своих слов я положила гранату на стол между мною и Бобчиком. Из-за стойки доносилось негромкое и жалобное бормотание бармена. Он молился святой деве де ла Мерсед.

Укрывшиеся за перевёрнутым столиком посетители не молились. Они быстро и жадно допивали своё пиво, вероятно, думая о том, что это может быть их последняя в жизни кружка.

Секунд через двадцать допившие пиво мужчины выбрались из-за стола.

— Эй, всё в порядке, — с нервным хихиканьем постучал по стойке бара один из них. — Выходи. Это была шутка. Граната игрушечная!

— Господи, помилуй, — пробормотал бармен. — Ничего себе шуточки!

— А ты испугался, — обличающе ткнул в него пальцем другой посетитель.

— Я? — возмутился бармен. Как истинный латиноамериканец, он скорее признался бы в совершении семи смертных грехов, чем в трусости. — Что я, по-вашему, шуток не понимаю? Как насчёт пива за мой счёт? Всех угощаю!

— Ну, ты даёшь, — покачал головой Бобчик, глядя на то, как я зачековываю гранату. — Бедняга Даунфолл и не подозревает, с кем он связался.

Сорок минут спустя в "Старую индюшку" ворвалась запыхавшаяся Адела. Её руки были заняты полиэтиленовыми пакетами, и судя по тому, как пригибалась к полу подруга, эти пакеты весили немало.

— И это всё — шедевры доколумбовой эпохи? — ужаснулся Бобчик. — Ты что, между делом разграбила пару древних храмов?

Адела с гордостью извлекла из пакета завёрнутый в обрывки газет широкий и очень грязный керамический сосуд с двумя маленькими оббитыми ручками.

— Это ещё что за кошмар? — брезгливо поморщился Бобчик.

— Это ночной горшок Хатун-Таки, льяктамайока из рода Иньяка Панака, знаменитого вождя руна-руна, — объяснила сияющая Адела. — Я заплатила за него всего двести пятьдесят долларов. Здорово, правда?

— За двести пятьдесят долларов я мог бы привезти тебе грузовик битой керамики, — раздражённо сказал Бобчик.

— Но эта керамика не имела бы никакого отношения к Хатун-Таки, льяктамайоку[5]Иньяка Панака и вождю руна-руна[6], — резонно возразила Адела.

— Ты эти слова на барахолке выучила? — язвительно поинтересовался Бобчик.

— Между прочим, это кечуа, язык моих предков, с достоинством произнесла подруга. — Как ты смотришь на то, чтобы поставить этот шедевр доколумбова искусства на ночной столик у нашей кровати?

— Ни за что, — решительно сказал Бобчик. — Ни за что на свете на моём ночном столике не будет стоять черепок, в который испражнялся какой-то там Панака из руна-руна.

Адела зловеще прищурилась.

— Это твоё последнее слово? — мрачно поинтересовалась она.

— Да, — уже менее решительно сказал Бобчик.

— Ну что ж, — сказала Адела. — В таком случае я буду ночевать в спальне с горшком Хатун-Таки Иньяка Панака, а ты вполне обойдёшься диванчиком в гостиной.

— О, господи! За что мне всё это? — простонал Бобчик.

Бармен, с любопытством созерцавший из-за стойки шедевр доколумбова искусства, подошёл к нашему столику, и взяв в руки бывшую собственность льяктамайока, принялся внимательно её разглядывать.

— Que raro! — произнёс он. — Es mi maceta. Ayer la tiro a la vasurera. Para que demonios lo han sacado?

— Что он говорит? — поинтересовался не знающий испанского Бобчик.

— Не переводи! — прошипела Адела.

— Он утверждает, что вчера выбросил этот горшок в помойку и интересуется, какого чёрта мы его оттуда извлекли, — с усмешкой перевела я.

Промашка с ночной вазой вождя руна-руна не сломила жаждущую деятельности подругу. Горшок она так и не выбросила, утверждая, что то, что сказал бармен, было злонамеренной ложью, поскольку негодяй надеялся, что, поверив ему, она немедленно избавится от этого бесценного произведения искусства, а бармен тут же его подберёт и продаст за бешенные деньги какому-нибудь американскому коллекционеру. Вряд ли она сама верила в это, но в любом случае подобная версия помогала ей "сохранить лицо".