На острие свечи - Ольга Юнязова

Не сразу удалось понять, где она. Было настолько темно, что взгляду было не за что зацепиться, чтобы сориентироваться. Ни синего прямоугольника окна, ни фосфоресцирующего циферблата часов, ни мерцающего огонька лампады возле Распятия. От слепоты закружилась голова. Она попыталась встать с кровати, но обнаружила, что никакой кровати под ней нет. Не было и тела. Где верх, где низ – непонятно. Ни звуков, ни ощущений…

«Где я? – запаниковало бестелесное сознание. – Кто я?». От этих вопросов пространство вокруг завибрировало и уплотнилось. Заколотилось сердце. «Я не проснулась!» – догадалась она и заметалась во тьме, пытаясь вырваться из сна. Но её словно придавило сверху чем-то тяжёлым.

Она замерла, не зная, радоваться ли тому, что наконец обозначился «верх». Саднило обожжённое запястье, значит, есть рука. Она пошевелила ею и услышала бряцанье цепи. Зловещий звук обрадовал. По сравнению с абсолютной пустотой любое чувство казалось блаженством. Она напряглась и села. Ощупав свободной рукой лицо, ноги и холодный каменный пол, попыталась встать, но железный браслет не позволил, больно врезавшись в кисть.

«Хоть бы капельку света!» – застонала душа.

И Бог услышал. Раздался скрежет, и открылась тяжёлая дверь, впустив в тесную камеру полумрак. Вошли трое. Один держал факел, и его было невозможно разглядеть из-за слепящего огня. Лица второго не было видно из-за чёрного монашеского капюшона, а третий… это был уже знакомый тюремщик. Он подошёл, звякнул связкой ключей и снял с её запястья тяжёлое ржавое кольцо. Монах кивнул, и тюремщик, поклонившись, ушёл. Она наконец-то смогла встать на ноги. Изголодавшиеся по свету глаза жадно уставились в стену из закопченного, но местами ещё красного кирпича.

– Вы пришли отпустить мне грехи? – спросила она, не отрывая взгляда от кровавых отблесков пламени. В охрипшем голосе уже не было того кокетства и смелости, которыми она так раздражала судей на протяжении всего процесса. Она до последнего надеялась, что Граф сдержит слово и вытащит её из этого кошмара. Но смертный приговор был зачитан, и вот уже несколько недель она ожидала своей очереди на гильотину.

– Помнишь ли ты, где шкатулка? – услышала она знакомый голос и вздрогнула. Вновь обретать надежду, после того как окончательно с ней рассталась, как ни странно, уже не хотелось.

– Как я могу помнить, если я и не знала никогда, куда вы её спрятали?! – дерзко ответила она.

– Если вспомнишь, останешься жить.

– Жить? – Она рассмеялась. – А зачем?! – Смех перешёл в истерику. – У меня всё отобрали! Я нищая старуха. Зачем мне жить?!

– У тебя есть ключ!

– Ключ?! Что толку от ключа, если им нечего открывать?! – истерично крикнула она и разрыдалась, упав на колени. – Мне надоели ваши игры! – простонала она, утирая слёзы. – Я не знаю, где её искать! Я уже переспала со всеми, с кем только можно, чтобы найти её! Мы перерыли весь парк в вашем бывшем замке, обыскали все подвалы и чердаки, объехали всю Францию и пол-Европы! Где ещё я должна была искать её?

– Казнь назначена на завтра. У тебя осталось меньше суток. Ищи!

Монах развернулся и вышел, уводя с собой факельщика. Вновь воцарилась кромешная тьма.

– Где я должна её искать? – проскулила Жанна. – Она прикоснулась к руке, стёртой кандальным браслетом. «Меня не приковали! – мелькнула мысль. – А ведь и правда: у меня не было раньше возможности исследовать камеру». Она встала на четвереньки и начала ощупывать все углы каменного мешка.

Пни стояли плотным кругом, замерев, словно деревянные идолы. Даже дети, которых обычно невозможно заставить молчать, смирно топтались и хлопали полусонными глазами. Люди пели, если, конечно, можно назвать песней однообразный протяжный звук, то ли м-м-м-м-м, то ли а-а-а-а-а, то ли и то, и другое вместе. И казалось, что это даже не звук, а огромный вибрирующий шар, который обретает плотность, растворяя в себе тела и души. В центре, слегка раскачиваясь, стоял высокий седой старик. Удерживать равновесие ему помогал длинный загнутый посох. В воздухе пахло грозой.

Алый жучок вдруг распахнул свой пятнистый панцирь и взлетел. Луч машинально повёл невидящим взглядом ему вслед. Этого оказалось достаточно, чтобы стряхнуть с себя наваждение, собраться с силами и встать. Но завораживающее гудение не прекратилось. Словно липкая паутина, оно опутывало и затягивало обратно в сеть. С трудом передвигая ноги, Луч сделал несколько шагов. «Надо поймать Воронёнка!» – твердил он себе, борясь с неистовым желанием снова упасть и уснуть. Гул становился всё громче.

Вдруг всё стихло. Александр открыл глаза и повёл взглядом по ветвистому своду. Было холодно. Напряжённое тело дрожало, свернувшись калачиком. Вспомнились обрывки вчерашнего дня. Они были серые и скучные по сравнению со сном, который, как обычно, оборвался на самом интересном месте. Хотелось вернуться туда, на солнечную поляну, где так уютно гудели шмели и у него осталось важное дело. Веки сомкнулись, стало тепло и хорошо. Он снова лежал на шелковистой траве и смотрел в яркое, до боли в глазах, небо. И тишина была какой-то необыкновенной.

И вдруг издалека донёсся едва слышный крик: «Рррота! Подъём!» Сразу стало ясно, что это была «тишина наоборот»: не слышно ничего из-за грохота. А он лежит засыпанный землёй и не может пошевелиться.

«Ведьмин! Встать!» – и далее шёл знакомый трёхэтажный мат командира.

Окончательно проснулся Александр уже в сугробе. Обжигающий снежный душ, окативший его, когда он выбирался из берлоги, отрезвил и немного согрел, но этого шокового тепла хватит ненадолго. Он сдёрнул с себя куртку и тельняшку, чтобы попавший за шиворот снег не успел растаять и намочить одежду, встряхнул их и закинул в шалаш. Растерев окоченевшее тело, он забрался обратно в своё убежище, снял кроссовки, выдернул из них шнурки и тщательно очистил от снега. Потом наломал пихтовых веток, служивших подстилкой, нарезал коры с берёзовых «рёбер» и разжёг огонь в очаге. Зачерпнув ладонями огненного тепла, он наконец-то почувствовал себя в безопасности и перевёл дух. Но долго расслабляться было некогда. Согрев над костром куртку, Александр надел её на голое тело. Тельняшку пришлось разрезать, чтобы утеплить ноги. Натянув рукава поверх кроссовок, он обмотал голени, как портянкой. На глаза попалась полиэтиленовая обшивка в своде шалаша. Из неё и шнурков получись непромокаемые онучи. Закинув на спину рюкзак, он закутался в спальный мешок, как в плащ, и вылез из своей ночлежки. Сделав несколько шагов, он ужаснулся от мысли, что до деревни ещё целых десять километров.

Снега было не очень много, но он был влажный и липкий, поэтому каждый шаг давался с трудом. «Зато согреюсь», – успокаивал он себя, чувствуя, как мышцы предательски немеют. Под рёбрами возник голодный вакуум. Захотелось остановиться и отдохнуть, но вспомнилась наука деда: «Если устал, то к берёзе не прислоняйся! Она силы не добавит. Вот сосна – самое то. А ещё лучше лиственница».

Наконец Александр миновал берёзовую рощу и вышел к поляне. С блаженством припав к коренастой лиственнице, он взглянул на заснеженный камень. «Ну, спасибо гостеприимным хозяевам, – усмехнулся он. – Приютили, обогрели. Пора и честь знать, вот только перекушу на дорожку». Сняв рюкзак, он запустил туда руку в поисках остатков еды. Пальцы нащупали мятый раскрошенный кусок хлеба и две (две?!) пластиковые банки. У Александра в мозгу что-то начало проясняться, но на размышления времени не было. Он откусил хлеб и снял крышку с полной банки. Быстрые медовые углеводы потекли по телу, наполняя его теплом и энергией.