Мне душу рвет чужая боль - Владимир Колычев

– Да все о том же, Шведов. Где ты был ночью с шестнадцатого на семнадцатого мая?

– Какого года?

– Этого, Шведов, этого, – подняв на него глаза, с начальственным раздражением в голосе сказал Комов.

– Кого на этот раз мне пришить хотите? – угрюмо усмехнулся Валентин.

– А кого ты пришил, того и пришьем.

– Я его не пришил, я его пристрелил…

– Кого ты пристрелил? – вскинулся майор.

– Дюбель. Дюбель его зовут.

– Кто такой?

– Ни кто, а что. Дюбель обыкновенный, я его пристрелил, из монтажного пистолета. Точно в стену вогнал… Ремонт я в квартире делал. В ночь с шестнадцатого на семнадцатого мая… Было бы хорошо, если бы его пришил. Так, чтобы соседи ничего не слышали. А то этот дурацкий закон о тишине… То есть закон совершенно правильный. Если с точки зрения нормального человека. А когда ремонт делаешь, это уже с психикой ненормально, как будто в другом измерении живешь, нормальные законы идиотскими кажутся…

– Ты, Шведов, мне здесь ваньку не валяй, – еще больше посуровел Комов.

– Да не Ванька он, а дюбель…

– Еще что-нибудь мне про дюбель скажи! Я тебе тогда скажу про дюпель, которым тебя под нары затолкали.

– Что?! – вскипел Валентин. – Что ты сказал, мусор!

Майор применил против него запрещенный прием. И если он хотел вывести его из себя, он с лихвой выполнил свою задачу… Мразь ментовская!.. Валентин едва сдержался, чтобы не пустить в ход кулаки. И Комов понял, что творится у него внутри.

– А зачем ты меня оскорбляешь? – в праведном гневе спросил он и, поднявшись со своего места, приблизился к Валентину, зашел к нему сзади и резким привычным движением свел вместе его руки.

И тут же на запястьях защелкнулись стальные браслеты наручников.

– Это чтобы ты не дергался… Ну так что, будем говорить про дюбель?

– Не было ничего… Не было ничего, мусор! – взвыл от отчаяния Валентин.

Он хорошо помнил свою первую ночь в общей камере. Он ждал, когда за ним придут, и был готов к нападению. Силы были неравны, но он держался, несмотря ни на что. Его избили до полусмерти, но до позорного контакта так и не дошло. Следующей ночью ему досталось еще больше, но и он, сопротивляясь, сломал кому-то челюсть. Его и самого после того случая отправили в тюремную больничку, где он провел две недели на правах изгоя. Потом снова была общая хата, где Валентина снова загнали под нары. Он терпеливо сносил боль унижения и подлые пинки в спину, но с ревом и зубами готов был вгрызаться в горло каждому, кто тянул к нему грязные руки. Он сохранил себя в целости, но как был презираемым существом низшего сорта, так и ушел на этап… Знал бы кто, как тяжело ему пришлось на пересылках и в зоне, сколько раз пытались его растоптать и размазать по полу. Знал бы кто, как ненавидел он уголовных ублюдков, которые травили его все шесть лет, унижали, сравнивая с грязью. Его сгибали, по нему ходили, но так никому не удалось окончательно сломить его. Да, он был опущенным, но никто так и не смог назвать его «законтаченным», но того, что он перенес, выживая в кромешном аду, хватило бы на целую вечность вольной жизни… И теперь майор, который в свое время из кожи вон лез, чтобы он получил максимальный срок, смеет упрекать его в том, чего не было, но должно было быть. И скажи после этого, что он не мусор. Погань ментовская!

– Чего не было? – ухмыльнулся Комов.

– Я не хочу с тобой разговаривать, мент…

– Хочешь не хочешь, а нервы из тебя лезут… Не любишь ты ментов.

– Я вас ненавижу! – не в себе от злобы выкрикнул Валентин.

– Браво!.. И уголовников ты тоже ненавидишь.

– Не твое собачье дело!

– Ты бы заткнулся, парень. А то терпение у меня не беспредельное. Вот возьму да отправлю в камеру к уголовникам…

Валентин криво усмехнулся, глядя на мефистофельское торжество в глазах майора. Наверняка Комов был уверен в том, что его угроза подействует. Но нет, его матерыми уголовниками не испугаешь. Он уже знает, что это за народец. Эти звери сильны только со слабыми. И еще всемером одного не боятся… А Валентин знал оружие против них. Собрать волю в кулак и стоять насмерть. Сила воина-одиночки, помноженная на отчаяние и презрительное отношение к физической боли, – только такую силу можно было противопоставить шакальей стае. Он боялся, что его будут избивать, но при этом не сомневался, что выстоит в жесточайшей драке. Ведь уголовников, как правило, надолго не хватает. Раз выпустят когти, другой, а потом поймут, что связываться с униженным психом – себе дороже. Тем более, что таких опущенников они побаиваются, потому что в отчаянии они могут натворить дел. И сами сгорят дотла, но своим огнем зашкварят двух-трех врагов, а то и всю камеру…

– Да пошел ты!

– Пойдешь ты, Шведов. Или ты этого не боишься?

– Да, я ничего не боюсь! – психанул Валентин. – Можешь забить меня здесь до смерти, мне все равно. Давай, бей, даже звука от меня не услышишь!..

Комов недоуменно смотрел на него.

– Да ты на голову больной, Шведов. Тебе лечиться надо…

– Спасибо, шесть лет лечился. Твоими молитвами.

– Вот за эти шесть лет и говори спасибо. Мог бы на больше загреметь…

– Кого ты лечишь, мент? Мне бы три года могли дать. Митюха – конченный уголовник, на нем клейма некуда было ставить, а я в состоянии аффекта был… А ты не хотел, чтобы я трешкой отделался. Ты наказать меня хотел. За то, что я Лиду на себя не взял, за это хотел наказать… Ты нашел, кто Лиду убил, а? Нашел, я спрашиваю? Чего молчишь?

Как это ни удивительно, Комов растерялся. И сменил гнев если не на милость, то на сдержанность.

– Не нашли мы убийцу, – покачал он головой.

– Да вы и не искали, – стал успокаиваться Валентин.

– В этом ты не прав, убийцу мы искали. Да не нашли. Глухо как в танке…

– Да мне плевать на ваши танки… Вы же должны знать, за что мне в Бутырке досталось.

– Не знаю, – покачал головой Комов. – Так, информация поступила, что под нары тебя загнали, а что конкретно…

– А конкретно, Артурчик там был, еще та мразь. А он маляву получил, от авторитетных людей, которые за Сколыхова подписались, за Митюху, которого я убил. Мне за него отомстили…

– Это все, конечно, очень печально, но к тебе вернулся бумеранг, который ты запустил в Митюху. Но это не значит, что он виновен или его дружок… То есть дружок, может, и виновен был, а Сколыхов был чист. Не убивал он твою Лиду. В нее из нагана стреляли, а это обратный поток пороховых газов, на руке бы нагар остался. Но с ним все чисто было… Но мы все равно работали по его связям, болото это уголовное ворошили. И ничего…

– Кто с ним тогда был, когда в Лиду стреляли?

– Я же говорю, что ничего, никакой информации. А мы серьезный пласт подняли… Может, и не было никого с ним… А если был, то ты все равно за Лиду свою отомстил. Верно? – с коварной хитринкой посмотрел на Валентина майор. – Стрелял его дружок, а он был на подхвате. Но в любом случае, он – соучастник убийства, и ты его за это жестоко наказал…