Последний день СССР. Свидетельство очевидца - Андрей Грачёв

Соглашаясь, по определению А. С. Черняева, «фактически на свободную конфедерацию», Горбачев понимал уязвимость положений Союзного договора и аморфность структур Центра в новом государственном образовании. На основе этого проекта можно было строить как федеративное, так и конфедеративное государство, но он надеялся в дальнейшем наполнить его политическим содержанием в свою пользу. Пока же подписание нового Союзного договора все же давало реальный шанс на сохранение единого государства, хотя оно уже не должно было быть ни советским, ни социалистическим.

Чтобы добиться результата, Горбачев, по словам его переводчика и помощника Павла Палажченко, должен был каждый раз «доставать из шляпы нового кролика». Перед Верховным Советом он выступал в роли хранителя целостности союзного государства, чей мандат был подтвержден общенародным референдумом. В Ново-Огареве он уже был дирижером оркестра, побуждающим музыкантов настроить свои инструменты на поиск компромисса (для того, чтобы приподнять свой пюпитр над головами остальных участников, он даже добился расширения их состава, добавив к республиканским «баронам» лидеров автономных республик).

Однако уже на первых заседаниях Ново-Огаревского процесса стало ясно, что Ельцин не даст его подписать до выборов президента РСФСР, назначенных на 12 июня. Другое условие, выдвинутое Ельциным, – перекройка всего высшего эшелона государственной власти, начиная с роспуска общесоюзного Верховного Совета, то есть того самого парламента, который должен был ратифицировать предложенный проект договора, и объявление новых президентских выборов. Было очевидно, что соперничество между двумя головами российского орла будет продолжаться и что «9+1» – просто временное перемирие…

«Персональное дело коммуниста Горбачева»

Республиканские лидеры сочли выгодным для себя поддержать союзного президента еще и потому, что он был в сложной ситуации внутри собственной партии: на следующий день после встречи в Ново-Огареве ему предстояло уже в роли генсека выдержать атаки консервативно настроенного большинства участников пленума ЦК КПСС.

К весне 1991 года консервативная часть ЦК пошла в бой против своего генсека с открытым забралом, поскольку партия, как и Верховный Совет, оказались отстранены от участия в Ново-Огаревском процессе. Особое негодование партийных секретарей вызывал тот факт, что ценой за подписание ново-огаревского заявления республиканскими вождями стало исключение из будущего названия союзного государства, вопреки формулировке, одобренной на референдуме, слова «социалистических», замененного на «суверенных» для сохранения одной из трех букв «с» в названии.

По мнению секретаря ЦК и члена Политбюро А. С. Дзасохова, апрельский пленум 1991 года оказался самым скандальным за все годы перестройки. По словам Горбачева, пленум фактически был превращен в «судилище над перестройкой». Члены ЦК устроили настоящую «психическую атаку» на генсека, а выступления некоторых ораторов выглядели как обсуждение «персонального дела коммуниста Горбачева».

Когда нападки со стороны членов ЦК, обвинявших его кто в развале страны, кто в предательстве дела социализма, кто в том, что он «бросает на растерзание контрреволюции» наших союзников в странах Восточной Европы, слились в общий хор, генсек не выдержал и прервал оратора: «Я думаю, уже подошло время, что я должен все сказать. Хватит». В. А. Ивашко, заместитель генсека, обратился к залу с предложением устроить перерыв «примерно на час, полтора», но был остановлен Горбачевым. «У меня короткое выступление, – сказал он, – вы успеете и на перерыв, и пообедать. Я думаю, что нам надо обсудить ситуацию, как она складывается в партии. Практически 70 %, если не больше, выступивших здесь заявили о том, что сегодня положение такое, что уровень и авторитет Генерального секретаря ЦК КПСС упал до нуля и в таком состоянии оставлять во главе партии человека, сегодня не пользующегося доверием партийной массы, как вы говорите здесь, нельзя. Это просто преступно. Поэтому я предлагаю прекратить прения и решить вопрос о Генеральном секретаре ЦК КПСС, поскольку все сводится к этому. Для меня интересы партии, интересы нашего дела великого революционного обновления не менее дороги, чем некоторым, появившимся в последние две недели на политической арене. Я не готов больше возглавлять 6 или 7 партий, которые сегодня собрались в этом зале. Хватит. Подаю в отставку».

Горбачев собрал свои бумаги и вышел из зала. Группа его приверженцев, возглавленных Аркадием Вольским, подали в президиум записку с заявлением, что, если пленум примет отставку генсека, они выйдут из состава ЦК. С Горбачевым вместе готово было выйти из ЦК около трети его членов. Назревал раскол.

И тут выяснилось, что привыкшие к комфорту существования в статусе монопольной партии, защищенной государством и Конституцией, партийные бонзы испугались остаться без прикрытия президента лицом к лицу с обществом, с нетерпением стремившимся от них избавиться. После растерянной паузы они сформировали депутацию к Горбачеву с просьбой вернуться. Отставку пленум не принял, а сам Горбачев не настаивал (о чем впоследствии сожалел), поскольку рассчитывал, что на внеочередном съезде в ноябре партия сама разделится на консерваторов и реформистов. Таков был его «плавный» сценарий перехода от однопартийной к многопартийной системе.

Последнее препятствие к выработке текста нового договора было на время снято, хотя все его противники – от обреченного на роспуск союзного парламента до партийной номенклатуры – не смирились с поражением и готовились дать «предавшему» их Горбачеву последний бой.

…После успешного завершения финального заседания в Ново-Огареве «тройка» главных соавторов исторического соглашения – Горбачев, Ельцин и Назарбаев – расположились на террасе особняка, чтобы наметить основные практические шаги, которые предстояло сделать после подписания Союзного договора на первых этапах существования нового государства.

Удовлетворенный тем, что ему удалось свести функцию союзного центра к символическому статусу, и видя себя в роли регента будущего «короля», Ельцин великодушно предложил Горбачеву баллотироваться на пост президента. Назарбаев согласился занять пост премьера.

Естественно, в новых структурах не оставалось места ни для вице-президента Янаева, ни для премьера Павлова и большинства союзных «силовиков» – Пуго, Крючкова и Язова. Это же относилось и к председателю Верховного Совета Лукьянову, так как общесоюзный парламент предстояло распустить. Парадокс состоял в том, что он должен был участвовать в церемонии подписания нового договора, подтверждая своей подписью согласие депутатов советского парламента с актом о его самоликвидации.

Надо ли удивляться, что месяц спустя имена всех этих кандидатов для выхода на преждевременную пенсию оказались в списке членов ГКЧП (кроме Лукьянова, который формально в комитет не вошел).

В разгар разговора Ельцин забеспокоился, заподозрив, что сверхсекретная беседа записывается КГБ. Интуиция его не подвела. Быть может, «эта запись и стала спусковым крючком августа 91-го года», – писал потом Ельцин.

«Тройка» приняла решение ускорить дату подписания Договора, руководствуясь в первую очередь желанием «упредить» делегатов Верховного Совета, которые могли взбунтоваться и отказаться ратифицировать проект Договора о Союзе, – в его названии, как уже отмечалось, вопреки официальной формуле, утвержденной референдумом, слово «социалистических» было заменено на «суверенных». Участники «тройки», разумеется, не предполагали, что, назначив церемонию на 20 августа, они тем самым обозначали предельный срок для организаторов путча, который должен был ее сорвать.