Оскар Уайльд - Жак де Ланглад

Тем временем выразительные средства Оскара Уайльда обогатились благодаря еще одной встрече. В июне 1879 года в Фолькстоун приехала жрица декаданса Сара Бернар в сопровождении труппы «Комеди Франсез». Уайльд встретил ее на пристани с букетом белых лилий. Она была, несомненно, величайшей актрисой своего времени, и ее слава превосходила известность Лилли Лэнгтри. У всех на устах были ее капризы, а последний ее ангажемент в «Комеди Франсез» прошел со скандалом из-за интриг Эмиля де Жирардена и Франциска Сарсэ. «Ангажемент мадемуазель Бернар произвел революцию. Поэзия вторглась в чертоги драматического искусства, или, если хотите, волк внезапно очутился в овчарне»[127]. Начиная со своего дебюта на сцене в 1862 году, актриса усердно работала над своим великолепным голосом, при этом не забывая уделять внимание собственной рекламе. Саре Бернар покровительствовал Наполеон III, она была любовницей Муне-Сюлли и многих других, оказавшихся не в силах устоять перед ее чарами; начиная с 1872 года она стала непревзойденной исполнительницей ролей в пьесах Виктора Гюго, подлинной королевой Парижа; в 1877 году Сара Бернар заставила рыдать автора «Эрнани»[128], который так написал ей об этом: «Мадам, Вы величественны и очаровательны; Вы взволновали меня, старого вояку, а в какой-то миг, когда публика, умиленная и взволнованная Вашим искусством, рукоплескала, я даже заплакал. Эти слезы по праву принадлежат Вам, и я склоняюсь у Ваших ног»[129]. В письмо был вложен браслет с бриллиантовой подвеской. В течение целого года актриса играла эту пьесу в переполненных залах.

Ее прибытие в Фолькстоун взбудоражило всех. «Мы проходили, — вспоминала она, — сквозь море протянутых нам цветов, со всех сторон нам пожимали руки… Это немного смущало, но вместе с тем было восхитительно. Одна из актрис, шедшая рядом и не питавшая ко мне дружеских чувств, неожиданно зло сказала: „Смотри, тебе еще дорогу будут цветами устилать!“ „С готовностью!“ — воскликнул какой-то молодой человек и бросил к моим ногам охапку белых лилий. Я в смущении остановилась, не осмеливаясь наступить на прекрасные белые цветы, но сзади надавила толпа, и мне пришлось пройти вперед прямо по бедным лилиям. „Гип-гип! Ура! Да здравствует Сара Бернар!“ — страстно воскликнул молодой человек. Его голова возвышалась над всеми остальными, глаза горели огнем; длинные волосы делали его похожим на немецкого студента. Однако то был английский поэт, величайший поэт нашего века; гений, но, увы! измученный и побежденный безумием: то был Оскар Уайльд»[130].

Когда Сара Бернар прибыла на вокзал Чаринг Кросс, там была расстелена красная ковровая дорожка, предназначенная, правда, не для нее, а для встречи принца и принцессы Уэльских. На какой-то миг это ее огорчило, но потом сверкающая и элегантная лондонская жизнь поглотила актрису, помогая забыть разгромленный Париж, где были еще живы воспоминания о Коммуне. Оскар Уайльд организовывал для нее приемы, приглашая на них все изысканное общество, а Генри Ирвинг давал в ее честь торжественные ужины. Она завязала близкую дружбу с Эллен Терри, свела знакомство с Бернардом Шоу, выставила свои картины в салоне на Пиккадилли при покровительстве нового лондонского любимца Гюстава Доре. Поражаясь новизне ощущений, Оскар Уайльд был сражен очарованием этой принцессы декаданса, словно сошедшей с полотна Гюстава Моро. В июне 1879 года он присутствовал на триумфе актрисы в театре «Гэйети» в постановке «Федры». 11 июня он написал стихотворение «Саре Бернар», вошедшее позднее в сборник 1881 года под названием «Федра»; в январе 1882 года «Панч» опубликовал пародию на это его стихотворение. Оскар был заворожен; пред ним открылся диковинный мир декаданса, и Сара Бернар стала его идолом. «Лично я должен признаться, — писал он, — что осознал сладость музыки Расина только после того, как услышал Сару Бернар в „Федре“»[131]. Отныне его выплескивающийся на улицы и переполняющий салоны эстетизм, которому он продолжал служить с новым рвением, окрашивается в тона декаданса. Оскар являлся на Сент-Джеймс-стрит «в бархатном сюртуке, обшитом петличным шнуром, и в коротких штанах на французский манер, обутый в башмаки с пряжками и в рубашке из тонкого шелка с венецианским воротником, украшенной широким зеленым галстуком… Он уверял, что реформа костюма важнее, чем реформа церкви»[132]. Актер Бирбом Три, который впоследствии стал другом Оскара, пародировал его на сцене театра «Критерион» в комедии «Где же кошка?» и на сцене театра принца Уэльского в «Полковнике».

Красота Лилли Лэнгтри и экстравагантность таланта Сары Бернар были откровением для юного Оскара. И в это же время еще один художник вторгся в его мир и занял постоянное место в нем: Джеймс Макнейл Уистлер. Американский художник объяснил Уайльду, что гении всегда возвышаются над толпой и подчиняются лишь собственным законам; он полагал, что в демократическом обществе ум, необычность и талант имеют двойную цену и что единственным критерием истины и морали является эстетика. Нет ничего выше совершенства красоты, ощущения, испытываемого при виде зрелища, каким бы оно ни было.

Джеймс Эбботт Макнейл Уистлер родился в 1834 году в штате Массачусетс. Отец-генерал прочил ему военную карьеру, и он поступил в знаменитое военное училище Вест-Пойнт, где и принял окончательное решение стать художником. В 1854 году он приехал в Париж, где обучался в мастерской у Глейра, встречал Фантен-Латура, Курбе, Дега. С его легкой руки в моду вошли сине-белый фарфор, эстампы Хокусаи, Хирошиге, чьи «деликатные цвета и тончайшие рисунки на шелке и на рисовой бумаге вызывали восхищение у молодых французских художников»[133]. Однако Уистлеру было отказано в участии в художественном салоне 1859 года. Он уехал в Лондон и оказался там в обществе Россетти и прерафаэлитов. С того момента на его полотнах появились павлины, листья деревьев, а персонажи приняли размытые, неясные очертания. Талантливый, легкораздражимый и обладающий язвительным умом, Уистлер завоевал популярность благодаря своим лекциям, остротам, а также тяжбе с Рёскином, который упрекал художника тем, что во время художественного салона 1877 года, где выставлялся его «Фейерверк в Кремоне», он имел наглость потребовать тысячу гиней за обыкновенную разноцветную мазню. Процесс состоялся 25 ноября 1878 года в Казначейской палате Вестминстерского дворца и наделал много шуму — речь шла о вынесении судебного решения по вопросу ограничения прав критики. Суд безоговорочно признал правоту Уистлера, Рёскин на заседание не явился. В своих мемуарах Эдмон де Гонкур так свидетельствует о поведении художника в зале суда: «Ответы Уистлера просто прелестны; когда у него спросили, сколько времени ему потребовалось для написания этой картины, он пренебрежительно бросил: один или два сеанса! О! — раздалось в зале, на что он добавил: Да, я рисовал картину один или два дня, но вложил в нее опыт всей своей жизни»[134].