Тень "Полярной звезды" - Филип Пулман

— С вашим адвокатом? Для чего?

— Н-ну, ведь это семейное дело… Разумеется, мой адвокат должен будет изучить ваше предложение… Вы должны понять…

Его мозг заработал опять. Это и в самом деле было как при падении: вы оглушены, но потом все же находите в себе силы. И теперь он понял: если Беллман хочет поддержать его четырьмястами тысячами, можно легко добиться большего.

— Да, вижу, вы хотите получить немного больше и надеетесь, что ваш адвокат сумеет сделать это лучше вас. Вы, безусловно, правы. Сколько еще вы хотели бы?

Опять — падение. Беллман был слишком силен, слишком скор; так поступать непорядочно, лорд Уитхем чувствовал это… Но что сказать сейчас? Отступить? Он будет выглядеть чересчур слабым; попросить слишком мало — упустить счастливый случай; слишком много — потерять все. Его мозг, словно крыса, метался сквозь строй цифр, оканчивавшийся рядом нулей.

— Я ведь должен… позаботиться о себе, — сказал он осторожно. — Мое поместье. Дом на Кавендиш-сквер. Все это стоит… Не имея капитала, я…

Беллман молчал. Он не собирался помогать ему. Лорд Уитхем сделал глубокий вдох.

— Двести пятьдесят тысяч фунтов, — сказал он. Это была половина той суммы, которую он собирался назвать.

— Прекрасно, — сказал Беллман. — По-моему, это разумно. Итак, мы оба согласны, что цена вашей дочери — шестьсот пятьдесят тысяч фунтов. Я выпишу вам чек на пятьдесят тысяч фунтов, когда будет оглашена помолвка; это вам даст возможность расплатиться с самыми неотложными долгами и быть спокойным за остальное. Остаток первой суммы, о которой мы договорились, а именно триста пятьдесят тысяч, будет выплачен утром в день свадьбы. Дополнительная сумма, двести пятьдесят тысяч, будет выплачена на следующее утро после свадьбы, в зависимости от того, насколько я буду удовлетворен… состоянием леди Мэри. Должен ли я выразиться яснее?

Это было самое тяжелое падение из всех, на этот раз лошадь втоптала его в грязь. Беллман сказал ясно: если леди Мэри не девственница, дополнительных денег не будет. Лорд Уитхем чувствовал себя больным и сам слышал, как стонет; это было слишком жестоко, слишком унизительно, это было невыносимо… Так поступать нельзя… Побитый, измученный, он почти не мог соображать, в голове все смешалось.

— Вы захотите переговорить с моей дочерью? — пробормотал он чуть слышно.

— Разумеется.

— Если… Если она…

— Если она откажет?

Лорд Уитхем кивнул. Произнести это вслух он не мог.

— Если она отвергнет мое предложение, я, разумеется, отнесусь с уважением к ее воле. Все будет полностью зависеть от ее выбора. Вы не согласны?

— О, безусловно, согласен, — прошептал лорд Уитхем почти беззвучно. Он понимал, что это значило.

— В таком случае я, с вашего разрешения, нанесу визит на Кавендиш-сквер в пятницу утром и сделаю предложение леди Мэри. Сегодня вторник. Три дня.

Лорд Уитхем проглотил слюну. Его глаза с длинными ресницами были полны слез.

— Да, — выговорил он хрипло. — Конечно.

— Значит, об этом мы договорились. Теперь немного о делах. Контракт о назначении вас директором мы подпишем на следующий день или чуть позже, но тем временем я расскажу вам немного о компании, к которой вы присоединяетесь. Она называется «Полярная звезда, Лимитед».

Беллман наклонился, чтобы достать из ящика письменного стола какие-то бумаги; воспользовавшись этим, лорд Уитхем провел рукой по глазам. Отставка с поста министра ранила его, но эти двадцать минут с Беллманом оказались мучительнее боли, бросили в тот мир, какой не привиделся бы ему даже в кошмарном сне, где порядочность, и достоинство, и приличия были сметены в один миг, как сухие листья. Могло ли прийти ему в голову, что еще до полудня он продаст родную дочь — и продаст, что еще ужаснее (ядовитая, преступная мысль), настолько продешевив! А если бы он попросил миллион?..

Нет, миллиона он не получил бы. Беллман знает все; иначе он не стал бы избивать человека столь жестоко. Лорд Уитхем чувствовал себя так, словно он продал свою душу и тут же осознал (чтобы размышлять об этом остаток вечной жизни), что получил за это не больше щепотки пепла.

Беллман разложил на столе документы. Лорд Уитхем постарался изобразить на своем красивом слабовольном лице заинтересованность и наклонился вперед, стараясь слушать пояснения Беллмана.

Последняя мелодрама Джима, «Вампир из Лаймхауса», вернулась из театра «Лицеум» с коротеньким письмом, подписанным неким Бремом Стокером, директором театра.

— Как вы думаете, мистер Вебстер? — спросил он. — Понравилась ему пьеса, или он считает ее кучей дерьма?

Вебстер Гарланд взял письмо и прочитал его вслух:

«Дорогой мистер Тейлор, я благодарен Вам за предоставленную возможность ознакомиться с Вашим фарсом „Вампир из Лаймхауса“. К сожалению, программа театра на ближайшие два года заполнена, поэтому вопрос о постановке Вашей пьесы рассмотреть мы не можем. Тем не менее, я считаю, что в ней много жизни и несомненного веселья, хотя тема вампиров, по моему суждению, уже отыграна. Искренне Ваш…» И т. д.

— Право, не знаю, Джим. Во всяком случае, он не поленился написать тебе…

— Может, мне следует поехать и прочитать ему пьесу вслух? Наверно, он пропустил половину от личных кусков.

— Это та пьеса, про кровожадного владельца склада и баржу с горой трупов?

— Ну да. А он назвал ее фарсом. Да это же кровавая трагедия, вот что это такое! Фарс, пошел он в зад…

— Именно кровавая, то самое слово, — сказал Фред. — Она у тебя вся пропитана кровью, от начала и до финала. Это не пьеса, а кровяная колбаса.

— Смейся, смейся, приятель, — мрачно провор чал Джим. — Я еще сделаю себе карьеру. Мое имя будет сиять на всех афишах.

— Черта с два с этой пьесой можно чего-то добиться, — сказал Фредерик.

Утром в среду работа в магазине кипела. Мистер Блейн, заведующий, его помощник Уилфред обслуживали посетителей, которые желали приобрести химикалии, либо камеры, либо штативы, а элегантная мисс Реншо, за другим прилавком, записывала желающих сняться на портрет или как-то еще. Кроме них в штат входил Артур Потс, жизнерадостный мужчина средних лет, который заряжал камеры, приводил в порядок студию, присматривал за оборудованием, когда хозяева отсутствовали, проявлял и печатал снимки, а также помогал Фредерику мастерить все, чего нельзя было приобрести; еще служил у них туповатый парень, почти ровесник Джима, по имени Герберт. Они наняли его, чтобы был на подхвате, и вскоре вынуждены были признать, что он безнадежен, — медлительный, забывчивый, неуклюжий. Но это была добрейшая душа на свете, и ни у Фредерика, ни у Салли, ни у Вебстера не хватало духу избавиться от него.

Фредерик стоял в глубине чистенького, процветающего магазина, уже приобретавшего известность своим деловым духом и постоянно крепнувшей репутацией, прекрасно оборудованной студией, а также исполнительностью и оптимизмом, — стоял и вспоминал тот день, когда впервые появилась Салли: робкая, напряженная и глубоко несчастная. Фредерик был в самом разгаре шумных ссор с сестрой; место для магазина было выбрано неудачно, половина полок пустовала, с каждым днем крах становился все более неотвратимым. Однако благодаря нескольким сериям стереоскопических фотографий, которые стали прекрасно распродаваться, они все же еще удерживались на плаву; когда же Салли получила возможность вложить в дело свои деньги, начался расцвет. От стереографии они отказались — теперь на рынке котировались cartes-de-visite (портреты-миниатюры). Однако им уже не хватало места. Скоро придется расширять помещение или даже открыть филиал.