Темная вода - Татьяна Корсакова

– Что это? – На шприц с лидокаином она посмотрела с опаской, через пелену слез.

– Рану нужно зашить, – сказал он своим особенным начальственным тоном.

– Ты врач?

– Нет, я швея-мотористка. Так мы шьемся или как?

Чернов уже решил, что она откажется, и почти смирился с этим ее решением, но она, глянув на рану, молча кивнула. Осталось, значит, еще здравомыслие.

Он шил быстро и аккуратно, старался не причинять лишней боли. Она терпела и молчала. Нормальная девица, можно в партизаны. Такая военную тайну не выдаст.

– Вот и все, – сказал он, придирчиво осматривая шов. Получилось недурственно.

– Выйди, пожалуйста, – попросила она, одергивая ночнушку. – Мне нужно… – Ей нужно писать заявление в полицию о домашнем насилии. Вот что ей нужно! – Привести себя в порядок.

– Приводи. – Чернов сунул пузырек с перекисью обратно в аптечку, кивнул на пристроенные на стиральной машине одежки. – Вот это тебе и малому. На первое время. Более подходящего ничего нет.

– Спасибо. – Она не смотрела ему в глаза. Наверное, поняла, что он тоже все про нее понял. – Мы быстро.

Они и в самом деле управились быстро. Вышли из ванной через пять минут, крепко держась за руки. Малой по-прежнему сжимал кулак и широко зевал. А Нина, его битая жизнью и, похоже, не только жизнью, маменька, была похожа на привидение.

– Мы сейчас уйдем, – сказала она не слишком уверенно. В его халат она завернулась, как в медвежью шубу, наружу торчали лишь голова, кисти рук и босые ступни. Малой выглядел не лучше, подол фланелевой рубахи волочился вслед за ним по полу. Цирк уехал – клоуны остались…

– Уйдете, – пообещал Чернов. – Вот сейчас рассветет окончательно, и я сам вас отвезу.

Не стоило ждать рассвета. Разумнее было бы спровадить их сразу. Но что-то дрогнуло в каменном сердце Чернова. Наверное, стало жалко малого. Он же не виноват, что ему так не повезло с родителями. Кстати, на малом следов насилия он не заметил, хотя смотрел очень внимательно. Значит ли это, что папенька лупцует только маменьку, а дите не трогает? Или все это не его дело?

Конечно, не его! Милые бранятся – только тешатся… Бьет – значит любит. А что, если не только бьет, но и притапливает слегка? Так сказать, по большой любви?

– Так как вы оказались в озере? – Чернов остановился посреди кухни, кивнул на угловой диван. – Садитесь, я сейчас.

Он поставил на огонь чайник, вытащил из шкафчика бутылку виски. Плеснул в бокал себе, потом Нине.

– Ты проснулась от того, что тебя кто-то, – здесь он сделал многозначительную паузу, – поцарапал. И что? – Свой виски он выпил не по правилам, осушил залпом. Второй бокал протянул Нине. – Пей!

– Нет, спасибо. – Она замотала головой. Волосы ее уже подсохли и непослушными прядями лезли то ей в лицо, то за ворот его халата.

– Тогда чай. – Настаивать он не стал. – А для малого у меня есть яблочный пирог. Тебе, кстати, тоже могу предложить.

Она отказалась от пирога, но не отказалась от чая. Такая удобная гостья. Виски плюхнулся на дно желудка и растекся по организму расслабляющим теплом. Чернов устало взгромоздился на деревянный барный стул. Стул был самодельный, Чернов потратил на его сооружение целый день и очень им гордился.

– И? – спросил он, глядя на русалку с детенышем сверху вниз.

– И я поняла, что Темы нет ни в спальне, ни в доме. – Ее знобило, оттого речь получалась невнятная. – Я подумала, что он мог пойти к озеру, и побежала следом.

А любящий папенька что делал в это время? Где был? Интересно, если спросить, она ответит? Чернов был почти уверен, что промолчит. Они почти всегда молчат. Те, что посмелее и поотчаяннее, принимают удар на себя, как могут, защищают детей. А те, которые смирились… А про тех, которые смирились, Чернов даже думать не хотел. И вот эта история ему была по большому счету не интересна. Просто малого жалко.

А малой выглядел вполне себе бодрым и счастливым, в отличие от маменьки. Малой уже забыл свое ночное приключение и с интересом разглядывал кухню. И ведь даже угостить его нечем, кроме Ксюшиного венского пирога.

– …Я нашла его в воде. А потом ты нашел нас.

Вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец! Она нашла малого, Вадим нашел ее. Бабка за дедку, дедка за репку…

Не о чем говорить. Чернов с неохотой слез со своего самодельного стула, заварил свежий чай, разогрел в микроволновке пирог. Пока разливал напиток по чашкам, с легким удивлением успел подумать, что Нина с малым не особо-то и спешат домой. Понравилось в гостях? Или страшно возвращаться? Он вздохнул. Последнее это дело – лезть в чужую семью, но малого жалко. И лучше бы убедиться самолично.

– А что это у тебя в кулаке, Артемий? – спросил он своим официальным тоном. Тон этот, оказывается, действовал не только на неразумных мамок, но и на их детенышей.

Артемий разжал кулак и положил на стол клок серебристо-серой шерсти. Со свистом втянула в себя воздух Нина, обеими руками вцепилась в ворот халата.

– У вас есть собака? – Клок Чернов разглядывал с интересом. Собака, похоже, старая и кудлатая, с репьями и колтунами.

– У нас нет собаки, – отчего-то шепотом сказала Нина. Лицо ее бледнело на глазах. Того и гляди бухнется в обморок. Чтобы не бухнулась, Чернов сунул ей бокал с виски. В терапевтических целях.

Она выпила виски залпом и даже не поморщилась. Потом осторожно, двумя пальцами, взяла клок, зачем-то понюхала и побледнела еще сильнее. А Чернов запоздало подумал, что, возможно, она не совсем того… адекватная. Возможно, они с мальцом – адепты какой-нибудь секты. Про Темную воду местные рассказывали всякое, может, на берегах озера с прочей сказочной нечистью угнездились еще и сектанты? Может, он помешал какому-нибудь ритуалу на манер жертвоприношения? Понять бы еще, кто там был назначен жертвой: малец, его маменька или несчастная псина. Мысли эти казались такими дикими, что Чернов даже головой мотнул, прогоняя их вон. Точно отравился кислородом!

– Сущь! – сказал малец звонко и отчетливо. – Мама, сущь!

А мама вдруг уже не побелела, а позеленела лицом и разревелась.

Она ревела взахлеб, зачем-то гладила малого то по щекам, то по рукам, заглядывала в глаза то ему, то Чернову и выглядела совершенно сумасшедшей. Чернов плеснул себе еще виски. Дурдом…

– Темка… – Она заикалась и имя сына от этого произносила, смешно растягивая звуки. – Темка, скажи еще что-нибудь.

А Темке, на минуточку, было годков так три или четыре – Чернов плохо разбирался в детях, – и Темка должен был уже вполне себе сносно изъясняться на человеческом языке.

– Сущь, – повторил Темка и заграбастал со стола то, что осталось от несчастной псины.

– Какое емкое слово! – заметил Чернов своим официальным тоном. – Твой сын будущий Белинский!

– Мой сын не разговаривал до сегодняшнего дня. – Она подалась к Чернову с такой страстной порывистостью, что он даже немного отстранился, в глазах с болотной прозеленью блуждали огни святого Эльма, делая ее похожей не просто на сумасшедшую, а на сумасшедшую ведьму. Голос ее упал до глухого шепота: – Я думала… мне сказали, что он не будет разговаривать, не сможет коммуницировать с другими людьми. Аутизм… Понимаете? За все эти годы я не слышала от него ни единого слова, а сейчас… – Она всхлипнула.