Семь тучных лет - Этгар Керет

И тут давно перегревшиеся электросхемы в моем мозгу резко закоротило.

– Я не выйду, – сказал я стюардессе, как раз вернувшейся сообщить нам, что мы задерживаем полный самолет пассажиров.

– Я прошу вас выйти немедленно, – произнесла она ледяным тоном, – или мне придется позвать охрану.

– Зовите охрану, – сказал я со слезами в голосе. – Пусть меня вытаскивает охрана. Я просто добавлю еще несколько нулей к сумме иска, который предъявлю вашей авиакомпании. Я немало заплатил за билет. Я получил посадочный талон. Я вошел в самолет – и точка. Если в самолете не хватает кресел, выйти можете вы. Я сам подам пассажирам еду.

Стюардесса не стала звать охрану. Вместо этого появился седой голубоглазый пилот, положил ласковую руку мне на плечо и вежливо попросил меня выйти из самолета.

– Не выйду, – заупрямился я, – а если попытаетесь вывести меня силой, я буду судиться со всеми вами. Со всеми, слышите? Это Америка, знаете ли. Люди отсуживали себе миллионы еще и не за такие пустяки. – На этой ноте, задуманной как особо устрашающая, я расплакался.

– Зачем вы летите в Амстердам? – спросил он. – У вас в семье кто-нибудь заболел?

Я покачал головой.

– Из-за девушки, значит?

Я кивнул.

– Но дело не в ней, – сказал я. – У меня просто нет сил тут оставаться.

Секунду пилот помолчал, а потом спросил:

– Вы когда-нибудь летали на откидном кресле?

Я отчасти справился со слезами и выдавил «нет».

– Заранее предупреждаю, – с улыбкой сказал он, – там очень неудобно. Но до места вы долетите, и вам будет что порассказать.

Пилот оказался прав.

Мой сын Лев жалуется, что никогда не видел, как я плачу. Он несколько раз видел, как плачет мама, особенно если читает ему сказку с грустным концом. Однажды он видел, как плачет бабушка, – в его третий день рождения мы сказали ей, что желание, которое Лев загадал, – «пусть дедушка выздоровеет». Он даже видел, как плачет воспитательница в детском саду, когда ей позвонили и сказали, что ее папа умер. Только моих слез он ни разу не видел. И от этого мне несколько не по себе.

Есть много такого, что родители должны уметь, а я не очень-то умею. У Льва полный детский сад пап, которые мгновенно вытаскивают из багажников ящики с инструментами, стоит чему-нибудь поломаться, и без малейшего усилия чинят качели или трубы. Только папа моего сына никогда не вытаскивает из багажника ящик с инструментами, потому что у него нет ни машины, ни инструментов. А даже будь у него и то и другое, он бы все равно понятия не имел, как что-нибудь починить. Было бы естественно ожидать от такого нетехничного творческого папы, что он умеет хотя бы плакать.

– Я не сержусь, что ты не плачешь, – говорит Лев и кладет свою ручку мне на руку, словно почувствовав мою неловкость. – Я просто хочу понять почему. Мама плачет, а ты нет.

В твоем возрасте, говорю я Льву, что угодно могло вызвать у меня слезы. Кино, сказка, даже жизнь. Я ревел от каждого уличного попрошайки, каждого раздавленного кота, каждой поношенной кроссовки. Окружающие считали, что так неправильно, и подарили мне на день рождения книжку, которая учила детей не плакать. Главный герой плакал очень часто, пока не встретил воображаемого друга, и тот предложил, чтобы каждый раз, когда у главного героя подступают слезы, он превращал их во что-нибудь другое: спел бы песню, погонял мячик, станцевал. Я прочел эту книгу раз пятьдесят, я тренировался снова и снова – и в конце концов так хорошо натренировался не плакать, что это стало получаться само по себе. А теперь я настолько привык, что не знаю, как перестать.

– То есть когда ты был маленьким, ты пел каждый раз, когда тебе хотелось плакать? – спросил Лев.

– Нет, – с неохотой признался я. – Я не умею петь. Так что обычно, стоило подступить слезам, я кого-нибудь бил.

– Странно, – задумчиво сказал Лев. – Обычно я бью кого-нибудь, когда мне весело.

Я решаю, что настал подходящий момент отправиться к холодильнику и принести нам сырных палочек. Мы сидим в гостиной и тихо жуем. Сын и папа. Двое мужчин. Если бы вы постучали в дверь и обратились к нам с вежливой просьбой, мы бы поделились с вами сырной палочкой, но если бы вы сделали еще что-нибудь – такое, от чего нам стало бы грустно или весело, – вам бы, скорее всего, немножко наваляли.

У меня хороший папа. Я знаю, мне повезло. Не у всех такой хороший папа. На прошлой неделе я пошел с ним в больницу сдавать довольно рутинный анализ, и врачи сказали нам, что папа умирает. У него раковая опухоль в основании языка, поздняя стадия. Та, при которой не выздоравливают. Рак уже посещал моего папу двумя годами раньше. Тогда врачи смотрели на ситуацию с оптимизмом, и папа действительно победил болезнь.

На этот раз врачи сказали, что у нас есть несколько вариантов. Можно ничего не делать, и папа умрет через несколько недель. Можно пройти курс химиотерапии, и в случае успеха папе достанутся еще несколько месяцев жизни. Можно попробовать облучение, но есть шанс, что вреда будет больше, чем пользы. А можно сделать операцию, удалив папе язык и гортань. Это сложная операция, больше десяти часов, и, с учетом папиного возраста, врачи считали, что рассматривать этот вариант не имеет смысла. Но папе идея понравилась.

– В моем возрасте язык мне не нужен, только глаза и бьющееся сердце, – сказал он молодой женщине-онкологу. – В худшем случае я не буду говорить вам, какая вы красивая, а просто напишу на бумажке.

Доктор покраснела.

– Дело не в речи, дело в травматичности самой операции, – объяснила она. – Дело в страдании и в трудном процессе выздоровления, если вам удастся пережить процедуру. Мы говорим о чудовищном ударе по качеству вашей жизни.

Папа одарил ее улыбкой, не допускающей возражений.

– Я люблю жизнь. Если она хорошего качества – отлично. Нет – ну, значит, нет. Я не переборчивый.

В такси по дороге домой папа держал меня за руку, точно мне снова было пять лет и мы собирались перейти оживленную улицу. Он с энтузиазмом обсуждал разные варианты лечения, словно предприниматель, перебирающий новые варианты развития бизнеса. Мой папа действительно предприниматель. Не воротила в костюме-тройке, нет, – просто человек, который любит покупать и продавать, а если нельзя покупать или продавать, он готов арендовать или сдавать в аренду. Для него бизнес – это способ знакомиться с людьми, общаться, чувствовать себя при деле. Дайте ему купить в киоске пачку сигарет – и через десять минут он уже беседует с парнем за прилавком о возможностях партнерства.

– Мы в идеальной ситуации, – говорил папа совершенно серьезно, поглаживая мою руку. – Я люблю принимать решения, когда ниже падать некуда. А ситуация такая дерьмовая, что я могу только выиграть. Если делать химию, я немедленно умру, если облучаться – у меня будет гангрена челюсти, а про операцию все уверены, что я ее не переживу, потому что мне восемьдесят три. Но знаешь, сколько участков я так купил, когда хозяин не хотел продавать, а у меня не было ни гроша в кармане?