Краткая история мысли - Люк Ферри

Можно было ожидать, что порабощение разума и отступление философии на второй план приведут к регрессу и в этическом плане. Но во многих отношениях произошло совершенно противоположное. В моральном плане христианство даст по крайней мере три новых, негреческих — или не совсем греческих — идеи, непосредственно связанных с теоретическим переворотом, о котором мы только что говорили. И эти идеи удивительно современны. Мы сегодня не можем себе представить, даже огромным усилием воображения, насколько они должны были казаться ошеломляющими для людей того времени. Греческий мир, по большому счету, был миром аристократическим, иерархичной вселенной, в которой лучшие по своей природе должны были быть «наверху», а не столь хорошим отводились низшие ранги. К тому же нельзя забывать, что греческое государство основывалось на рабстве.

Христианство же выступило с идеей о том, что человечество по сути своей едино и что люди равны между собой по своему достоинству — с неслыханной по тем временам идеей, наследницей которой целиком и полностью станет и наш демократический уклад. Но это понятие равенства возникло не из ниоткуда, и важно понять, почему новая теория несла в себе зарождение этого нового мира равных по своему достоинству людей.

Чтобы представить тебе все это в упрощенном виде, я вновь ограничусь тремя характерными аспектами христианской этики, которые являются определяющими, если мы хотим ее понять.

Первый аспект: свобода выбора, «свобода воли», становится основанием морали, и возникает представление о равном достоинстве всех людей. Мы видели, что греческие космологии принимали природу за норму. Но природа по своей сути иерархична, то есть основана на неравенстве: для каждой категории существ в ней предусмотрено множество ступеней, идущих от восхитительного совершенства до самой заурядной посредственности. В сущности, очевидно, что все мы, если занять чисто природную точку зрения, очень неравно одарены: более или менее сильны, быстры, высоки, красивы, умны и т. д. Все природные дары происходят от их неравного разделения. На моральном языке древних греков понятие добродетели напрямую связано с понятием таланта или природного дара. Добродетель — это прежде всего совершенство природной одаренности. Вот почему Аристотель — приведу тебе очень типичный пример греческой мысли, — в одной из своих книг об этике может спокойно говорить о «добродетельном глазе». У него это означает всего лишь «совершенный» глаз, глаз, который хорошо видит, не будучи ни близоруким, ни дальнозорким.

Скажем то же иначе: греческий мир — это мир аристократический, то есть мир, целиком покоящийся на убеждении, что существует природная иерархия существ. Иерархия глаз, растений, животных и, конечно же, людей: одни созданы, чтобы руководить, другие — чтобы подчиняться. Как раз поэтому греческая политическая жизнь без труда принимала рабовладение.

Для христиан же — и в этом они являются родоначальниками морали Нового времени, о которой я расскажу тебе в следующей главе, — это убеждение безосновательно, и разговоры о «добродетельном глазе» не имеют никакого смысла. Ведь самое главное — не природные таланты как таковые, не таланты, полученные при рождении. Совершенно ясно, что они неравным образом распределены между людьми и что некоторые люди, конечно же, сильнее или умнее других, подобно тому как и зрение у одних от природы сильнее, а у других — слабее.

Но в плане морали эти неравенства не имеют никакого значения. Важно лишь использование тех качеств, которые мы получили изначально, а не сами по себе эти качества. Моральна или аморальна может быть только свобода выбора, то, что философы назовут позднее «свободой воли», а не природные таланты как таковые. Это может тебе показаться вторичным или слишком очевидным, но в те времена это было совершенно неслыханно, ибо буквально переворачивало мир с ног на голову. Скажем проще: христианство вывело нас из аристократического уклада, и мы вступили в «меритократию», то есть в мир, где высоко ценятся в первую очередь не полученные нами природные качества, а заслуги, которые мы проявляем при их использовании. Так мы выходим из природного мира неравенства — ведь природа основана на неравенстве — и входим в искусственный (в том смысле, что он сконструирован) мир равенства, потому что достоинство человека будет для всех одним и тем же, каковы бы ни были фактические неравенства, поскольку теперь это достоинство основывается на свободе людей, а не на их природных талантах.

Христианская аргументация — подхваченная затем различными видами современной морали, включая и самые светские, — проста и убедительна одновременно.

По сути, она говорит нам следующее: существует неоспоримое доказательство того факта, что унаследованные от природы таланты сами по себе не являются добродетельными, моральными, ведь все они без исключения могут быть использованы как во благо, так и во зло. Сила, красота, ум, память и т. д. — словом, все природные дарования, полученные при рождении, конечно же, являются качествами, но не в моральном плане, потому что они могут быть поставлены на службу как хорошего, так и плохого. Если ты используешь свою силу, свой ум или красоту, чтобы совершить какое-нибудь отвратительное преступление, ты тем самым доказываешь, что эти природные таланты не имеют абсолютно ничего общего с добродетелью!

А значит, только их использование может быть добродетельным, как указывает на это одна из самых известных притч Евангелия, притча о талантах. Ты можешь выбрать, как использовать свои природные таланты, во благо или во зло. И это использование уже будет моральным или аморальным, но не сами таланты как таковые. Поэтому разговоры о добродетельном глазе становятся абсурдными. Добродетельным может быть лишь свободный поступок, а не природный факт. Поэтому отныне именно «свободная воля» ложится в основу всякого суждения о моральности того или иного поступка.

Таким образом, в моральном плане христианство осуществляет настоящий переворот в истории мысли, переворот, который будет ощущаться вплоть до Декларации прав человека 1789 года, христианская родословная которой в этом плане совершенно очевидна. Ведь, возможно, впервые в истории человечества основанием морали становится именно свобода, а не природа.

Но в то же время, как я тебе уже говорил, возникает идея равного достоинства всех людей: в этом христианство станет тайным источником наших сегодняшних демократий. Парадоксальным образом, хотя иногда Великая французская революция была настроена к Церкви весьма враждебно, она тоже в значительной степени обязана христианству своим посланием о равенстве, обращенным ею против Старого режима. Впрочем, и в наши дни можно заметить, насколько трудно не знавшим христианства цивилизациям перейти к демократическим формам правления, потому что, например, идея равенства для них совершенно не очевидна.

Второй аспект, или переворот, напрямую связан с первым: он заключается в предположении, что в моральном плане дух важнее, чем буква, «внутренний суд» важнее, чем буквальное соблюдение законов государства, которые являются всего лишь некими внешними законами. Я только что упоминал о притче о талантах. Здесь снова один фрагмент Евангелия может послужить нам моделью: речь идет об известном фрагменте, где Христос встает на защиту грешницы, которую толпа, согласно обычаю того времени, готовится забить камнями. Конечно, адюльтер — супружеская измена — в те времена был грехом. Разумеется, существовал закон, по которому уличенную в измене женщину должны были забивать камнями. Тогда это была, так сказать, буква закона. Но как обстояло дело с духом, «совестью»? Христос отделяется от толпы. Он выходит из круга благонамеренных людей, из круга тех, кто думает только о строгом, механическом приложении нормы. И взывает как раз к их совести, и говорит, по сути, следующее: убеждены ли вы, в глубине своей души, что то, что вы делаете, хорошо? Если вы покопаетесь в самих себе, будете ли вы уверены, что вы лучше этой женщины, которую собираетесь забить камнями и которая, возможно, согрешила лишь из любви? Пусть тот, кто никогда не грешил, первый бросит в нее камень… И вместо того, чтобы следовать букве закона, все расходятся по домам, чтобы подумать о своих собственных ошибках, усомнившись в том, что они могут быть судьями…