#Панталоныфракжилет - Мария Елифёрова

Особенно экзотично происхождение английского слова bus “автобус”. Возможно, в детстве вы задумывались над тем, что слова автобус и троллейбус оба обозначают виды транспорта, оба оканчиваются на -бус, и наверное, это что-то значит. Знакомство с английским языком подтверждает догадку: в английском есть bus и trolleybus (дословно “автобус с роликовым приспособлением”). Ну, а bus все-таки что такое?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно отправиться в эпоху до изобретения автотранспорта. Первый общественный транспорт, появившийся в начале XIX в., по-русски в просторечии назывался конка – это был вагон, передвигавшийся по рельсам, который тянули кони. Официальное же его название было омнибус – от латинского omnibus “всем” (первая фирма, которая начала оказывать услуги общественного транспорта, использовала это слово в своем рекламном слогане). Слово быстро стало названием самого транспорта – сначала во французском, а потом и в других европейских языках. Уже в 1830-е гг. с омнибусами принялись экспериментировать: делать их паровыми, электрическими, а с конца XIX в. и бензиновыми, поскольку именно тогда появилось автомобилестроение. Автомобильный омнибус звучало слишком длинно, и его тут же сократили до автобуса (франц. autobus). Англичане, в свою очередь, подарили миру слово троллейбус – от trolley “тележка” (возможно, вам встречалось это слово – им до сих пор называется тележка в аэропорту или супермаркете). В нашем случае имеется в виду ролик, с помощью которого троллейбус передвигается вдоль провода. Интересно, что изобрели этот вид транспорта немцы, а его современное название появилось в Англии, после того, как в 1911 г. троллейбусные линии запустили в Лидсе и Брэдфорде. Оригинальное немецкое Elektromote не прижилось. Причины, по которым язык принимает или отвергает слово, иногда неочевидны. В данном случае, похоже, сыграло роль то, что троллейбус, в отличие от электромота, образовывал общую систему с автобусом и омнибусом. Язык “любит” системность и всегда “предпочитает” упорядоченность хаосу.

Дальше было уже делом техники выделить в этих названиях одинаковый элемент bus, который стал восприниматься как обобщающее название городского пассажирского транспорта. (Что интересно, трамвай в эту категорию не входит, хотя технически исходный омнибус был именно трамваем, так как передвигался по рельсам.) При том, что в латинском слове omnibus, с которого все начиналось, нет никакого корня bus, а есть окончание -ibus. Такая расчлененка напоминает продукт совместного творчества Франкенштейна и доктора Моро!

У слова есть не только форма и значение, но и определенные правила употребления. Объем значений слов волосы/власы, ворота/врата, город/град (не метеорологический феномен, конечно) абсолютно совпадает. Речь идет об одних и тех же денотатах – то есть предметах, называемых этими словами. Но в рекламе шампуня будут все-таки волосы, а власы – у какого-нибудь ангела на иконе. Неполногласные варианты слов, заимствованные из южнославянского, где они были вполне бытовыми, в русском языке оказались элементами возвышенного стиля, поскольку попали туда через церковнославянский. Для болгар и сейчас ворота – врата, а город – град. Слово власы, правда, вытеснилось словом коса, зато длан в значении “ладонь” прекрасно себя чувствует, правда, мягкий знак потеряло. Между прочим, наше слово ладонь и есть полногласный вариант церковнославянского длань, хотя с первого взгляда этого не понять: в древности оно звучало как долонь. Сначала в нем произошла метатеза, и долонь стала лодонью, а потом появилось аканье, и люди стали писать А там, где слышали. Длань же так и осталась дланью: церковнославянский язык весьма консервативен (он тоже менялся, как всякий язык, но крайне медленно). А все из-за того, что когда-то христианские миссионеры на Руси поленились создавать собственный перевод Библии и воспользовались готовым кирилло-мефодиевским. Отличия “языка Библии” от русского разговорного (в ту пору они были существенно меньше, чем сейчас) стали восприниматься как признак его особой сакральности, а неполногласные слова, войдя в русский литературный язык, образовали совершенно особый стилистический пласт возвышенной лексики – не имеющий аналогов в большинстве европейских языков. Даже английские пары исконных и заимствованных слов типа blue/azure, green/verdure (“синева” и “зелень” соответственно) не являются полным аналогом, так как французские заимствования в английском, выполняющие функции возвышенной лексики, не образуют системы и совсем непохожи на соответствующие английские слова.

Куда реже встречаются примеры, когда возвышенным стал, наоборот, исконно русский полногласный вариант: ворог (нейтральное – враг) и полон (нейтральное – плен). Однако у этих слов специфическая окраска, связанная с фольклором или стилизацией под фольклор.

Более интересная судьба у слова очи, общего для всех славянских языков. Например, для украинцев и болгар это до сих пор обычное разговорное слово. А в русском языке оно оказалось вытеснено в сферу возвышенной лексики. Место нейтрального названия органа зрения заняло германское заимствование – глаза. Оно родственно английскому слову glass “стекло” и зафиксировано впервые в “Повести временных лет”, причем очевидно, что для древнего летописца это слово имело значение “стеклянные бусы”:

Вероятно, среди этих бус были и такие, на которых действительно изображены глазки – археологи называют их глазчатыми, и они действительно часто попадаются на территории России, особенно в Ладоге[70]. Такие украшения относятся к эпохе викингов и во времена летописца, жившего в начале XII в., конечно, были уже археологической древностью. Происхождение их было неизвестно, и неудивительно, что все думали, будто бусы падают из тучи. Несомненно, слово глазки было перенесено впоследствии на глаза живых существ по аналогии с бусами. Мы и сейчас часто сравниваем глаза детей и животных с бусинами. Так исконное слово очи оказалось вытеснено в стилистический ряд возвышенной лексики, к церковнославянским заимствованиям.