Отравление в шутку - Джон Диксон Карр

Мери Куэйл когда-то рассказывала мне о ней. Она помнила Джейн Макгрегор на ее смертном одре в маленькой комнатке с низким потолком. В комнате горела керосиновая лампа и лежала огромная Библия. Джейн ворчала, сердилась, молилась и, наконец, отправилась на встречу со своим суровым кальвинистским Богом. Мери сохранила в памяти лишь обрывки воспоминаний: Джейн Макгрегор с мрачным удовольствием посещала все похороны, где очень помогала хозяину похоронной конторы. Джейн Макгрегор разглагольствовала об ужасах, которые несет смерть. Она знала самые страшные истории о привидениях в Западной Пенсильвании. Да, не самая симпатичная особа была нянькой судьи Куэйла, кстати, руководившая им и после его женитьбы. Когда судья привел в дом молодую жену, та, судя по всему, была страшно перепугана старой каргой.

Джейн Макгрегор глядела на меня с портрета — властная, мужеподобная, в черном платье фасона шестидесятых годов прошлого столетия. Ее могучая натура давала о себе знать, вопреки всем стараниям бездарного портретиста. У нее был полоумный брат, который был прислугой до того, как попал на Гражданскую войну, где и погиб. Да, именно этот брат и сделал статую Калигулы, что стояла в углу комнаты. Он хотел стать скульптором, и отец судьи Куэйла — старый судья Энтони Куэйл, член Верховного суда — весьма его поощрял. У него была мастерская в старой коптильне. Там-то Джейн ругала брата на чем свет стоит за изготовление языческих идолов. Но если верить Тому, сама Джейн втайне была заворожена развращенными римскими императорами, бюсты которых постоянно изготовлял ее братец. Рассказы Дункана Макгрегора о своих любимых персонажах она выслушивала, постукивая по столу рукой и отпуская различные замечания. Однажды она разбила молотком голову императора Тиберия, но не позволяла никому другому и дотрагиваться до творений ее родственника. А затем безумный Дункан вставил в свою шляпу перо, вступил в кавалерийский полк и получил в битве при Антитеме пулю в грудь. После этого Джейн прямо-таки обожествила павшего героя. Она настояла, чтобы статую Калигулы поставили в гостиной старого каменного дома. Потом император уже перекочевал в библиотеку нового. Том рассказывал мне со слов своей матери, что заброшенную коптильню Джейн Макгрегор сделала пугалом для всех детей округи. Она рассказывала, как призрак Дункана работает по ночам, насвистывая печальные мелодии.

Истории о привидениях. Цепочка от няньки к отцу, а затем к сыну, Тому Куэйлу. В мозгу у меня появилось смутное воспоминание, которое я попытался оставить без внимания, но не тут-то было. В библиотеке я обнаружил радиоприемник. Он так спрятался в углу, что казалось, стесняется своего присутствия в этой комнате. Впрочем, он был таким старым, что вполне соответствовал библиотеке. Дабы разогнать фантомов, я включил его. В комнате раздались звуки курантов, потом глухой голос возвестил, что время — час ночи. Затем послышалась танцевальная музыка, совершенно неуместная в этих стенах. Это было как раз то, чего судья решительно не понимал. Судья вполне напоминал своих предков, воспитанных в суровой патриархальной школе Макгрегор. У всех у них было мало детей, и дети любили своих родителей. Они ели на завтрак запеканку и воспитывали детей в строгости — ради их же блага. Я представлял себе судью Куэйла — одевающегося только в черное, с цепочкой для часов, осуждающего любые шалости детей. Но теперь настали другие времена. Его ружье пылилось на чердаке, и призрак судьи недоуменно взирал на клубы бриджа, где женщины пили плохой джин и потом чувствовали себя нехорошо, а мужчины упоенно сражались в пинг-понг или мини-гольф.

Он тепло отзывался о Мэтте. Но он должен знать, что такое Мэтт, что такое его трусливая осторожность, его тихое продвижение в правильном направлении.

И хотя Мэтт стал юристом, судья скорее всего не может не презирать такого наследника профессии, где блистали Лютер Мартин и Джон Маршалл. В Томе была страсть, была сила, но Том хлопнул дверью и ушел из отчего дома навсегда. Может, поэтому-то сердце старого призрака оказалось разбитым…

Что это за шум?

Сердце екнуло у меня в груди. Неприятно, когда ты уносишься на крыльях воспоминаний, а тебя вдруг вырвет из этих странствий такой шум.

Я прислушался. Обычные ночные звуки и скрипы. Шум ветра за окном. Легкое шипение газа в лампе. В очаге упало полено. И вроде бы ничего больше. Но нет, я слышал что-то очень похожее на тихие шаги наверху.

Безумный спектакль. Неужели начинается еще одно действие? Библиотека в час ночи — это совсем особый мир. Находясь в нем, вполне можно поверить в то, что один из твоих старых знакомых, охваченный дьявольски гибельной страстью, крадучись блуждает по дому — но только с какой целью? Стараясь ступать бесшумно, я подошел к двери. Рядом с косяком был выключатель, я нажал на него, но комната не погрузилась во мрак. Три газовых рожка испускали причудливое голубоватое пламя, еще более жуткое, чем сама темнота. Мне некогда было приворачивать их. Я осторожно приоткрыл дверь, вышел в холл и закрыл за собой дверь.

Тишина. Было так темно, что в моих глазах еще некоторое время стояли пятна от света люстры в библиотеке. Затем я услышал скрип. Меня охватил озноб. Кто-то действительно ходил наверху.

Я сделал шаг, и пол подо мной заскрипел. Я шагнул еще с тем же эффектом. Да, в этом доме невозможно ни за кем последовать бесшумно. Я остановился. Шарканье прекратилось. Затем я услышал, как щелкнула дверь, но какая именно, сказать было нельзя.

Затем я вдруг осознал абсурдность своих предположений. Твиллс ушел к себе всего пятнадцать — двадцать минут назад, он явно еще не заснул. В комнате миссис Куэйл дежурила медсестра, и дверь, похоже, была приоткрыта. Вряд ли отравитель отважится на новые вылазки этой ночью. К тому же я не мог сделать и шагу, чтобы не заскрипели половицы, — тут уж не до выслеживания. Нет, лучше вернуться в библиотеку, оставить дверь открытой, выключить свет и радио и нести караул. В такой ситуации злоумышленник сочтет за благо затаиться. Если он, конечно же, не безумец!

В библиотеке было темно, если не считать слабых желто-голубых бликов газового света. В его мерцании лица на портретах словно слегка шевелились, на дальней стене возникла длинная тень Калигулы. Я придвинул стул к радиоприемнику и сел лицом к статуе: находиться спиной к Калигуле, указующему на тебя, было неуютно. Стало холодать. Я поднял воротник пиджака. Радио тихо мурлыкало — чуть слышная музыка напоминала о шумных больших городах далеко-далеко от этого мрачного дома возле гор.

«Я на тебя, красавица, смотрю…»

Снежинки стучали в окно, потрескивали поленья в камине. Пахло пылью, старыми книгами, краской. По странному капризу обстоятельств радио играло ту самую мелодию, о которой упоминал Твиллс.

Я сам не подозревал, до какой степени устал. Кончик моей сигареты ярко рдел в желтовато-голубоватом сумраке. «Я на тебя, красавица, смотрю…» Мелодия, которую играл шарманщик. Весна, опрятная венская улочка. «Они все уезжают! — отчаянно восклицала Джинни Куэйл. — Они уезжают, а я остаюсь!» Я вспомнил ее искаженное отчаянием лицо, стиснутые кулачки. Потом я вспомнил доктора Твиллса с сифоном под мышкой, глядевшего в потолок и мечтавшего о доме среди цветущих яблонь, о мутном Дунае, о волшебных звуках вальса. «Я на тебя, красавица…»