Жорж - Александр Дюма

— Берегись ты, Назим, на меня он напасть не осмелится.

— Ну, ладно! Значит, я буду охранять тебя, а ты — меня, — сказал Назим. — Но сейчас нам нужно поговорить вдвоем.

— Да, но не здесь.

— Давай выйдем.

— Правда, когда начнут ужинать, никто не обратит на нас внимания.

— Ты прав, брат.

И оба негра принялись тихо болтать о чем-то незначительном, но как только мясо поджарилось на угольях, они вышли, воспользовавшись суетой, которая всегда предшествует еде, приправленной хорошим аппетитом, причем, как предвидел Лайза, остальные даже не заметили их исчезновения.

Было около десяти часов вечера, ночь сияла звездами, как обычно в тропических странах; на небе сверкали созвездия, знакомые нам с детства, — Малая Медведица, Пояс Ориона и Плеяды, но расположенные совсем не так, как мы привыкли их видеть, и поэтому европейцу трудно было бы их узнать; среди них блистал Южный Крест,

неведомый в нашем северном полушарии. Безмолвие ночи нарушалось лишь шумом многочисленных танреков , населяющих район Черной реки и грызущих кору деревьев. Слышалось пение голубых птиц, гнездившихся в ветвях смоковниц, а также фонди-джали, этих малиновок и соловьев Мадагаскара, и едва различимый треск высохшей травы, ломающейся под ногами братьев.

Некоторое время оба шли молча, тревожно осматриваясь, останавливаясь и вновь продолжая путь; наконец, дойдя до более густых зарослей, вошли в маленькую бамбуковую рощу и остановились посреди нее, снова прислушиваясь и оглядываясь вокруг. Очевидно, результат показался им утешительным; они сели у подножия дикого бананового куста, простиравшего свои широкие листья, подобно роскошному вееру, среди тонких стеблей окружавшего их тростника.

Первым заговорил Назим:

— Ну, так что же, брат?

— А ты не изменил своего решения, Назим? — спросил Лайза.

— Решительно нет, брат. Ты же видишь, я умираю здесь, работаю из последних сил. Я, сын вождя, больше не могу так жить. Вернусь в Анжуан или погибну.

Лайза вздохнул.

— Анжуан далеко отсюда, — сказал он.

— Ну так что ж? — ответил Назим.

— Сейчас как раз время дождей.

— Тем быстрее погонит нас ветер.

— А если лодка опрокинется?

— Будем плыть, пока хватит сил, а когда не сможем больше плыть, в последний раз посмотрим на небо, где нас ожидает Великий Дух, обнимемся и утонем.

— Увы! — сказал Лайза.

— Это лучше, чем быть рабом, — возразил Назим.

— Значит, ты хочешь покинуть остров?

— Хочу.

— С риском для жизни?

— С риском для жизни.

— Десять шансов против одного, что ты не доберешься до Анжуана.

— Но есть один шанс против десяти, что я доберусь туда.

— Хорошо, — сказал Лайза, — пусть будет по-твоему, брат.

Однако же подумай еще.

— Два года я уже думаю. Когда вождь монгаллов взял меня в плен, как и тебя, и, как и тебя, продал капитану-работорговцу, я сразу решил! Я был в цепях и попытался задушить себя этими цепями. Меня приковали к трапу. Тогда я решил разбить голову о стенку корабля; мне под голову подложили соломы. Тогда я начал голодовку. Мне открывали рот, но не могли заставить меня есть, зато заставили пить.

Затем высадили на острове и продали за полцены; тут я решил броситься с утеса. И вдруг услышал твой голос, брат, ощутил волнение твоего сердца и почувствовал себя таким счастливым, и подумал, что смогу жить. Так продолжалось год. А потом, прости меня, брат, твоя дружба уже не облегчала мою жизнь. Я вспоминал наш остров, отца, вспомнил Зирну. Работа казалась мне крайне тяжелой, унизительной, нестерпимой. Тогда я сказал тебе, что хочу бежать, вернуться в Анжуан, увидеть Зирну, увидеть отца, а ты, ты был добр, как всегда, ты сказал мне: отдохни, Назим, ты слаб, я буду работать за тебя, я сильный. И ты стал каждый вечер выходить на работу, вот уже четыре дня ты работал, пока я отдыхал. Правда, Лайза?

— Да, Назим, но все-таки послушай: лучше еще подождать, — продолжал Лайза, подняв голову. — Сегодня мы рабы, а через месяц, или через три месяца, или через год, может быть, будем хозяевами!

— Да, — сказал Назим, — да, я знаю твою тайну, знаю, на что ты надеешься.

— Значит, ты понимаешь, какое это будет счастье видеть, что белые, гордые и жестокие, будут теперь унижаться и умолять нас? Понимаешь ли ты, какими мы станем счастливыми, когда заставим их работать по двенадцать часов в день? Понимаешь ли ты, что мы, в свою очередь, сможем их бить палками, стегать розгами? Их двенадцать тысяч, а нас двадцать четыре; в тот день, когда мы соберемся вместе, они пропали.

— Я сомневаюсь, что тебе это удастся.

— Но я отвечу тебе так же, как ты ответил мне, — сказал Назим, — есть один шанс против десяти, что мне это удастся, прошу тебя, останься.

— Душа матери повелела мне вернуться на родину.

— Она являлась тебе?

— Вот уже две недели каждый вечер птичка фонди-джали садится на ветвь над моей головой, Та самая, что пела над ее могилой в Анжуане. Она прилетела ко мне через море.

Я узнал ее пение, послушай!

И действительно, в тот же миг мадагаскарский соловей, сидевший на самой высокой ветке дерева, подле которого лежали Лайза и Назим, начал издавать мелодичные трели над головой братьев. Оба слушали, грустно опустив головы, пока соловей не умолк; улетая в родные края рабов, он снова завел ту же мелодию, но теперь уже самые громкие трели можно было услышать лишь с трудом.

— Он вернулся в Анжуан, — сказал Назим, — он еще прилетит за мной и будет указывать мне путь, пока я не приеду в свой край.

— Тогда убегай, — сказал Лайза.

— А как это сделать?

— Все готово. В одном из глухих мест на Черной реке напротив утеса я выбрал огромное дерево, в стволе его выдолбил челнок, из ветвей вырезал два весла. Вытащи челнок, для этого надо пошевелить дерево, и он упадет, подтащи челнок к реке и плыви по течению, если ты решил бежать, Назим, ну что ж, тогда сегодня ночью отправляйся!

— А ты разве не пойдешь со мной? — спросил Назим.

— Нет, — ответил Лайза, — я остаюсь.

Назим глубоко вздохнул.

— А почему ты не хочешь, — спросил он, помолчав с минуту, — вернуться вместе со мной в страну наших отцов?

— Почему я не поеду, я тебе уже объяснил, Назим; вот уже год, как мы готовим восстание, друзья выбрали меня вождем. Я не могу предать друзей, не могу покинуть их.

— Не только это удерживает тебя, брат, — сказал Назим, покачав головой, — есть и другая причина.