Андрей Тарковский. Жизнь на кресте - Людмила Бояджиева

— Ты как будто слегка иронизируешь. Зря. Твой отец — замечательный человек.

— Писатель — лучший из живущих сейчас, это точно, — твердо сказал Андрей. — А как человек… Как человек мог бы быть и лучше. Но это в той скользкой сфере, что ты обозначила как «любовь». Ладно. Рассказываю дальше. На страницах «Боевой тревоги» печатались стихи Тарковского, воспевающие подвиги солдат и командиров, частушки, басни, высмеивающие гитлеровцев. Тогда ему очень пригодился опыт работы в газете «Гудок». Солдаты вырезали его стихи и носили в нагрудном кармане вместе с документами и фотографиями близких — самая большая награда для поэта. И что удивительно, в боевой обстановке, выполняя повседневную работу для газеты, он не перестает писать и стихи для себя, для будущего читателя. По-моему, это лирические шедевры — «Белый день», «Ночной дождь»…

— «Ночной дождь» я помню! — встав у ствола липы, Ирма прочла:

Андрей вздохнул:

— Представь, я, кажется, завидую своему отцу… Если бы кто-то так вдохновенно прочел мои стихи… И каждый раз удивляюсь, как он умел любить…

— Умел?

— И сейчас любит. Но не мою маму. Ладно, слушай — все ужасы еще впереди. Бедный отец…

В конце сентября 1943 года он получил кратковременный отпуск как поощрение за боевой подвиг. 3 октября, в день рождения Маринки, приезжал в Переделкино, где мы временно снимали комнаты… Что это был за день! Думаю, мы трое — дети и мать — чувствовали одно и то же: почему этот так горячо любимый человек не наш? Мать глаз не могла отвести от похудевшего, замученного, любимого лица. Думала наверняка: «Вот он — настоящий муж — военный. Герой». А как нам всем хотелось прижаться к его гимнастерке, перетянутой портупеей, сказать, что все прощено и мы теперь навсегда вместе. Увы, это было лишь мгновение придуманного счастья — отец торопился вернуться на фронт. А в декабре 1943 года в районе Витебска он был ранен разрывной пулей в ногу. В страшных условиях полевого госпиталя развилась самая тяжелая форма гангрены — газовая. Пять раз резали ему ногу по кускам полевые хирурги, ведь он так не хотел терять колена, необходимого для движения на протезе. Терпел адскую боль и едва не потерял жизнь. Его жена Антонина Александровна сумела достать пропуск в прифронтовую полосу. Ей помогли Фадеев и Шкловский. Она привезла раненого в Москву. Тут уже, в Институте хирургии, лучший хирург Вишневский сделал отцу шестую ампутацию!.. Выжил, но вышел из госпиталя на костылях. И взгляд у него был… Он же гордый очень, а тут за женщину цепляется и еще упасть боится…

Трудно ему было к инвалидности приспосабливаться. Конечно, за ним ухаживала вторая жена, приходили друзья. Навещала моя мать, мы с Маринкой.

— Выходит, жизнь Арсения Александровича все же сложилась.

— Да нет! Отец расстался с Антониной Александровной! Кто бы мог подумать? Такая любовь, она его от смерти спасла и вдруг — ушла. Не знаю точно, что там у них произошло. Жизнь для отца потеряла смысл. Лишь сила воли и поэзия удержали его на краю отчаяния. Да еще секретарь Татьяна Озерская. Думаю, с этой Озерской ему повезло. Она тоже переводчица и сумела буквально вытащить отчаявшегося отца в командировку по закавказским республикам — к поэтам, которых он собирался переводить. Поехала с ними и Марина, и сын Озерской.

Вскоре отец развелся с Бохоновой и официально женился на Озерской. И снова работа, работа. Поездки в творческие командировки, участие в декадах национальных литератур, встречи с поэтами и писателями, серьезные занятия астрономией…

— И ни одного сборника? Съемные комнаты? Твой отец явно не карьерист. Устраиваться при всех своих заслугах не умел.

— Но дождался все же своего угла. Помню, как сейчас, этот день. Кажется, едва начались занятия на третьем курсе… Да, сентябрь 1957-го…

…В сентябре 1957 года Андрей в перешитом бабушкой из дедова костюме, причесанный мокрой расческой, отправился на «новоселье»: Арсению Тарковскому наконец-то выделили комнату в кооперативном писательском доме у станции метро «Аэропорт». Вернулся он скоро и засел за чтение. В комнате собрались женщины, молча переглядываясь.

— Ну, как там? — не выдержала игры в молчанку мать.

— Нормально. Только не обставлено еще…. Котлетами вкусно пахнет.

— Тебя что, не угостили? — охнула бабушка.

— Я сказал, что сыт.

— Правильно. В чужом доме… — Мария Ивановна осеклась.

— Да хорошая она тетка, эта Озерская, — вступился Андрей. — Очень об отце заботится. Тихая, образованная, отца любит. Это сразу видно.

Плечи Марии Ивановны задрожали. Закрыв лицо фартуком, она рухнула на стул. Отрыдавшись, совсем девчоночьим, жалобным голоском запричитала:

— Ну скажите мне, скажите на милость, если уж его Бохонова бросила, почему чужую женщину с ребенком подбирать надо? А мы? Чем мы-то не угодили?

Марина хмуро пробормотала:

— Татьяна его от смерти спасла. После того, как Бохонова ушла, он яд с собой носил и все примеривался, когда точку поставить. А она удержала.

— Господи, разве я бы не удержала? Разве не у нас были те юные годочки и не его детишек я выхаживаю?

— Ма, так уж вышло, — Андрей обнял мать за все еще дрожащие плечи. — Он вот что тебе передал, — Андрей достал из нагрудного кармана тетрадный листочек, на котором сам когда-то записал слова «Белого дня» по памяти и всегда носил с собой.

— Мне передал? — мать взяла измятый листок, пригляделась.

— Почерк твой… Накарябано вкривь и вкось… — прочитав, она сложила листок, спрятала на груди и молча вышла. Пошла на кухню курить, перечитывать и плакать.

6

Вскоре Андрей повез Ирму в Галицино, где Арсений Александрович снимал маленькую дачу. В Андрее чувствовалась какая-то торжественность, он даже читал сонеты Шекспира, а Ирма всю дорогу из духа противоречия валяла дурака.

— Ты помнишь новеллу О. Генри о двух заваленных снегом на Аляске золотоискателях? У них оказалось только две книги: сонеты Шекспира и книга полезных советов для домохозяйки. Дожидаясь, пока их откопают, парни зачитали до дыр свои книжки: один Шекспира, другой «полезные советы».