Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни - Петя Шнякин

В этот список нами был внесён и друган из дурдома – бывший биолог Коля Берковский, в тот момент шивший куртки из варёной джинсы на дому у своей жены Ульяны. Этот полулегальный бизнес шёл, видимо, неплохо, так что сильного стремления свалить я у Коляна не замечал. К тому же он с детства учил французский, а по-английски говорить не умел. А Ульяну при одном лишь слове «Америка» начинало колотить, она то визжала, то рыдала, ехать никуда не хотела, видать, у неё большая кубышка с золотом где-то была зарыта.

Я сожалел, что пропадает место, за которое мы бились целый месяц, а тут на последней поверке подходит молодой парнишка к Павлу Абрамычу и интересуется: а где же моя фамилия – Гинзбург? Старый коммунист резко ответил, что Гинзбург на прошлой неделе не отмечался и из очереди исключён.

Мне стало жалко парня. Я потихоньку отвёл буквоеда в сторонку и сказал: «Павел Абрамович, вот вы еврей, и Гинзбург тоже, а помочь не хотите! Я хоть сам и мордвин, а его выручить хочу – включите Гинзбурга вместо Берковского, он сегодня не придёт на перекличку». Абрамыч внимательно посмотрел на меня, что-то ёкнуло в его сердце, и он снова вписал фамилию молодого просителя в заветный листочек. Парнишка обрадовался, дал номер своего телефона и пригласил в гости, видак посмотреть. Но подружиться с ним не получилось, я так ему и не позвонил.

Раздобыв информацию о поправке Джэксона – Вэника и ознакомившись со всеми нюансами этого важного для иммигрантов документа, я решил всё делать по-еврейски, но на мордовский лад.

По отцу я мордвин, а мать была русская, и в паспорте меня записали русским. Для начала я решил поменять национальность, правда, был уверен, что ответственные лица на это не пойдут. Таков был мой гениальный план.

С диктофоном в маленькой матерчатой сумке я осаждал загсы и отделения милиции, требуя изменить пятую графу в моей краснокожей книжице, поскольку национальность я получил при переписи населения в 1959 году, когда мне исполнилось всего девять лет.

Я хотел снова стать мордвином, но, как и предполагал, никто не желал помочь мне – лишь гоняли туда-сюда. Все разговоры с бюрократами были записаны на плёнку, что, по моим прикидкам, должно было повлиять на решение Министерства юстиции позволить нашей семье въезд в США.

Пытаясь доказать, что русское большинство угнетает малочисленную мордву, я ходил по книжным магазинам, где добывал справки о том, что у них нет русско-мокшанских словарей, и поэтому я не имею возможности изучать дорогой моему сердцу мордовский язык. Однако, несмотря на все усилия, национальность мне так и не поменяли, да и словарей таких не было до самого моего отъезда.

Но почти через четыре года – в декабре девяносто первого, на последнем собеседовании в посольстве США – нам дали статус «пароль» – не по факту преследования, а в «общественных интересах». Что это за интересы, я до сих пор не понял. Может, потому мы в Штатах понадобились, что я был провизором, Маринка – поваром, тоже специальность нужная. Дети – Яша с Пашей – уже без пяти минут взрослые, глядишь, потом в армию пошли бы служить.

Статус «пароль» – это возможность законно проживать в стране до получения гринкарты, с ней уже становишься постоянным жителем государства. «Пароль» не давал никаких прав на помощь властей – делать всё следовало самому, и делать законно, даже мелкое нарушение могло повлечь за собой депортацию.

Через год после смерти отца, в марте девяносто третьего, продав за гроши мою квартиру в Быково, мы вчетвером – Марина, Яша, Павлик и я – летели в Нью-Йорк на Ил-62 с дозаправкой в ирландском городке Шенноне.

Лишь один я из нашей четвёрки чувствовал, как нам невероятно трудно будет начинать новую жизнь, и по этой причине на таможне у меня произошёл нервный срыв. ГЧмже потом сказала, что лицо моё стало бордовым, и я не понимал, что делал. Сам этот момент помню смутно, но зато когда мы приземлились в Ирландии, у меня в голове пронеслись слова, сказанные однажды председателю заводского профкома товарищу Мартынову: «Я буду там, куда вас никогда не пустят!»

А было это так. В восемьдесят шестом, на заводской проходной, вывесили объявление о том, что в профкоме имеются туристические путёвки «Румыния – Чехословакия» для работников завода, на июль-месяц. Посоветовавшись с ГЧмже, мы решили занять деньги у Юрия Юрьевича и отправить меня в поездку, чтобы купить Марине шубу из нутрии. Говорили, что такие шубы в Чехословакии стоят недорого.

Сам я за границей не бывал, по крайней мере, легально. Был случай, когда я оказался однажды в Монголии, и то в глухой тайге. Ещё студентом мединститута я участвовал в экспедиции по заготовке лекарственных растений в автономной республике Тува. Объездили мы её на грузовике с брезентовым кузовом вдоль и поперёк и как-то раз, чтобы сократить дорогу, пересекли монгольскую территорию, узким клином вошедшую в Тувинскую Республику.

При въезде стоял пограничный пост. Застава называлась Хандагайты, если мне память не изменяет, а на выезде вообще никого не было. Мы разбили неподалёку палаточный лагерь, и я для интереса переходил дорогу туда-сюда, неоднократно нарушая государственную границу. Так что если я и бывал за рубежом, то незаконно, и там, где нутриевые шубы не продавались. А чтобы её раздобыть (ну чем не Иван-дурак и Жар-птица!), я пошёл в профком к председателю Мартынову.

– Сколько лет вы на заводе, товарищ Шнякин? – спросил он приветливо.

– Четвёртый год работаю…

– Ну, у вас никаких проблем с поездкой не возникнет! Отправляйтесь в ОВИР с характеристиками от треугольника ВОХРы, и со всеми бумагами – снова ко мне.

– Вы знаете, у нас в охране треугольника нет, мы в профсоюзе не состоим. У нас только два угла – начальник и парторг.

– Тем более, ещё проще. Жду вас через две недели.

Характеристику у Дроздова я получил быстро – и очень хорошую. С парторгом оказалось сложнее. Это был человек небольшого роста, с гитлеровскими усиками, имел вид зачуханного бухгалтера, а фамилию – Негодяев. По всей вероятности, его дальнего предка не зря так назвали, и партиец упорно нёс этот ген, пока не помер за двадцать минут от «разрыва аорты» прямо на работе, рядом с кабинетом Дроздова.

Но тогда, к сожалению, Негодяев был ещё жив. Характеристику он дал, однако, видать, настучал на меня. Когда я со «всеми бумагами» пришёл в профком, товарищ Мартынов радушно встретил меня, но тут же ошарашил:

– Вы понимаете, товарищ Шнякин, мы вас ещё недостаточно хорошо знаем и считаем вашу поездку несколько преждевременной.

Нутро моё кипело от негодования. Кто это мы? Он и Негодяев?

И я выпалил:

– Скоро я буду там, куда вас самого никогда не пустят!

И хлопнул дверью…

Вот эти слова я вспомнил на остановке в Шенноне, рассматривая заморские товары в магазине Duty Free и поражаясь их ценам. Ведь в России в девяносто третьем на один доллар можно было всей семьёй целый день хорошо питаться.