Султан Луны и Звезд - Том Арден

— Погоди! — Фаха Эджо торопливо схватил ее за руку. — Хочешь, что-то покажу? Останься!

— Не могу! — замотала головой Амеда. Ей уже мерещился бич-сахана, занесенный отцом над ее спиной. Она бросилась в лабиринт повозок и шатров и побежала, лавируя между пологами из сухих водорослей, ночных горшков и висевшего на бечевках вяленого мяса, вокруг которого алчно роились мухи.

Фаха Эджо увязался за ней.

— Я-то хотел подождать до тех пор, пока тебя не заберет напиток Куа...

— Ах ты, неверный!

— Я думал, что дурман от напитка Куа подарит тебе видение, посланное богами...

— Сказала же: мне пора!

— Но послушай, сорванец, я ошибался! Какие видения могут быть у слепой?

Амеда обернулась и остановилась, тяжело дыша.

— Проклятый неверный! О чем ты таком болтаешь?

Фаха Эджо наклонился ближе к девочке. От пастуха противно несло табаком. Он произнес хриплым шепотом:

— Сестрица Дона Бела!

— Что?

Фаха. Эджо осклабился.

— Этот жирный кабан думает, что ее никому не увидеть! А в стенке кибитки есть дырочка! Хочешь поглазеть?

У Амеды взволнованно забилось сердце. Она понимала, что ей нужно как можно скорее бежать к караван-сараю, но любопытство взяло верх. С тех пор как она услышала об этой несчастной девушке, которую держат взаперти, ей стало ужасно жалко ее, а к жалости примешалось и возмущение.

Девочка в одно мгновение позабыла о страшном биче-сахане. А в следующий миг она уже протискивалась следом за Фахой Эджо в узкий простенок за кибиткой Эли. Доски, из которых был сколочен фургон, потрескались, яркая краска облупилась.

Фаха Эджо осторожно присел на корточки и прижался глазом к щелочке. Вокруг шумел многолюдный поселок, но здесь, где лежала густая тень, никто бы не смог заметить друзей. Фаха Эджо восторженно присвистнул:

— Вот уж точно — божественное видение!

Амеда нетерпеливо оттолкнула приятеля в сторону. Дырочка в стенке была не шире мизинца девочки, и поначалу она ничего не видела, кроме темноты. Она уже собралась было выразить свое негодование, решив, что Фаха ее попросту обманул.

Но вот она увидела золотую вспышку.

Амеда чуть-чуть сдвинулась в сторону и отчетливо увидела все, что находилось внутри кибитки. У нее занялся дух. Пусть там многое было попорчено молью и тронуто плесенью — тем не менее все напоминало о былой роскоши. Лампа, намного более красивая, чем та, которую принесла своему дружку Амеда, мягким светом озаряла пухлую обивку и резные панели, цепочки бус и складки тканей. Изнутри кибитки доносились ароматы благовоний. С потолка свисали нитки с серебряными и стеклянными колокольчиками, готовыми зазвенеть, стоило бы повозке тронуться с места.

Но не все это вызвало такой восторг у Амеды. У нее перехватило дыхание при виде той пленительно прекрасной девушки, что примостилась на устланном подушками полу. Одетая в тончайшие шелка, сестра Эли Али Оли лежала спиной к щелочке, но Амеда догадалась, что та дивно хороша: для этого достаточно было бросить один взгляд на роскошные, пышные длинные черные волосы, разметавшиеся по подушкам, на гладкую оливковую кожу обнаженного плеча.

Девушка горестно вздохнула, подняла руку, унизанную множеством браслетов, и коснулась нитей с колокольчиками. Покои прекрасной пленницы наполнило пение хрустального ручейка. Девушка, еле заметно покачиваясь из стороны в сторону, голосом дивной чистоты пропела вот такие загадочные строчки:

Я знаю о пяти исчезновеньях,

Они ко мне являются в виденьях

И друг за другом следуют отныне.

Над первым властно алчущее пламя,

Второе происходит под волнами,

А третье — в знойный полдень средь пустыни.

Четвертое мне видится в тумане,

Как через закопченное стекло,

А пятое закрыто облаками,

Но для меня важнее всех оно!

Когда свершатся все исчезновенья,

Я обрету свое освобожденье!

Амеда, застыв в молчании, слушала и не отводила взгляда от девушки. Песня ее опечалила и встревожила, и она не могла пошевелиться. Из глаз девочки хлынули слезы. Еще никогда в жизни она не ощущала такого волнения, не попадала под действие таких восхитительных чар.

Но чары были разрушены в одно мгновение. Рука Фахи Эджо метнулась в пах Амеды.

— Ага! У тебя кое-что торчком! Так я и думал!

Он уже не впервые так подшучивал над Амедой, но сейчас она возмутилась не на шутку.

— Я девочка! Ишь, чего удумал!

— Нет, ты наполовину мальчишка — разве не так?

В следующее мгновение закадычные приятели уже вовсю мутузили друг дружку, катаясь по грязи в узком простенке.

— Эй! — послышался вдруг грубый голос.

— Эли!

Фаха хрипло расхохотался и вскочил на ноги. Амеда тоже поднялась. Только из-за того, что тут было слишком мало места, толстяк не выволок ее из-за кибитки за ворот. У девочки было ровно столько времени, сколько нужно было для того, чтобы пуститься наутек. Но она никак не могла удержаться...

Еще одним глазком. Хотя бы одним глазком.

Девушка по имени Дона Бела, что сидела внутри кибитки, встревоженно обернулась, услышав, что снаружи какая-то потасовка. С ее лица упала накидка, и оно озарилось золотистым сиянием.

Амеда вскрикнула. Отныне она никогда не сумеет забыть это лицо.

— Прыщавый! Прыщавый, где ты носит?

В открытые иллюминаторы ветер заносил запах морской соли. Узкий луч солнца качался вместе с кораблем и падал то на заплесневелые книги, то на измятые карты. От лезвия абордажной сабли отпрыгивали маленькие солнечные зайчики, перебирались на ствол мушкетона, на голову тигра, сверкали в стеклянных глазах.

— Прыщавый! Да где ты, черт бы тебя побрать? Прыщи свои выдавливать, что ли?

В коридоре послышался звон посуды, но на этот раз, похоже, буфетчик ничего не разбил, а, устояв при качке, ухитрился удержать посуду на подносе. При такой болтанке ходить по кораблю с подносом было примерно так же легко, как по крутому склону, который еще вдобавок трясется под ногами. Но капитан Порло сочувствовать буфетчику не собирался, как не сочувствовал никому из тех, кто обладал двумя настоящими ногами. Могли ли эти счастливцы знать о том, что такое ходьба?

Капитан нетерпеливо стучал по столу ножом и вилкой. В такое утро даже старый морской волк мог выйти из себя. После неожиданной ночной грозы разгулялся ветер, который потом долго трепал паруса с яростью рассерженного бога. Даже бимсы на потолке в капитанской каюте трещали от напора ветра и волн.