Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина - Бретт Кук

к более простому существованию» [Уилсон 2015:148]. Как мы увидим, общая потребность утопических движений состоит в том, чтобы воссоздать именно архаические черты, и важно, что платоновское понятие утопического общества было создано именно в то время, людьми, порожденными этим временем, и, возможно, в типичной для них обстановке. Без сомнения, именно это и имел в виду Ф. В. Булгарин, первый русский утопист, когда в 1824 году с любовью писал о «пиршествах Древних, где ум и сердце так же наслаждались, как и чувства» [Булгарин 1824: 137].

Ближе к наследию русского православного христианства евангельская Тайная вечеря, которая, собственно, представляла собой трапезу в честь еврейской Пасхи (Седер). В то время как в западном христианстве она служит визуальным напоминанием о происхождении идейных наследников Христа, в русской иконографии Тайная вечеря – мало распространенный сюжет. Сходным образом церковные украшения напоминают о плоде виноградной лозы, который Иисус предложил апостолам как предвкушение рая, где они будут пить с ним новое вино, подобно тому как совершали Пасху в Иерусалиме (Мф 26:26–29; Лк 22: 29–30). Намек на эту обещанную райскую трапезу сдержится и в «Мы», в насмешливом замечании поэта R-13 о том, что Единое Государство достигло истинного Рая на Земле: «Древний Бог и мы рядом, за одним столом» [178]. Лишь позже мы узнаем, что он принадлежит к мятежным Мефи (ассоциирующимся с Мефистофелем). Это видение R-13 иронически сбывается. В конце романа лоботомированный Д-503 сидит за столом рядом с Благодетелем, которого до этого неоднократно сравнивал с Иеговой, и вместе с ним наблюдает, как пытают 1-330 [293]. Пресуществленные в тело и кровь Христовы хлеб и вино из общей чаши применяются в таинстве причастия как в православной, так и в католической и епископальной церквях. Тайная вечеря определила порядок традиционной христианской службы. Она также продолжила почти универсальную традицию, ставившую в центр священного обряда принесение в жертву и употребление пищи, будь то растительной, животной или в данном случае человеческой. Попутно можно отметить, что Д-503 ссылается на эту традицию, когда сравнивает доносы на своих близких, друзей и на самих себя с жертвами, приносимыми в древней церкви «на алтарь Единого Государства» [164].

Последний Седер Иисуса также послужил прообразом для стола святого Грааля и, что неизбежно, сформировал наше массовое представление о мифическом Круглом столе короля Артура в Камелоте. Вопреки первым упоминаниям более поздние авторы нередко утверждают, что число собиравшихся за столом рыцарей равнялось апостольским 12 или 24, а монарх восседал среди них как первый среди равных [Schmolke-Hasselmann 1982]. Круглая форма стола не ставит ни одного присутствующего в невыгодное положение; то же самое относится к докладчикам на академических дискуссионных форумах, называемых круглыми столами. Кроме того, стол объединил рыцарей в необычайно мощный символ братского взаимодействия, где англосаксонский и, вероятно, универсальный топос пиршества выступает как вещественная форма «идеального эпического социума» [Мельникова 1986: 16].

3. Идеальная трапеза по-русски

Безусловно, круглый стол на протяжении столетий был мощным фактором влияния в европейском фольклоре, а потом и в литературе. В наиболее идеализированной форме он изображался во Франции и особенно в Германии[10]. Может быть, сведения об этом явлении каким-то образом дошли и до слагателей русских былин? Былины, как и их западные аналоги, нередко начинаются и/или заканчиваются описанием великого князя Владимира, сидящего со своими богатырями за столом дубовым «во стольном городе во Киеве». Высказываются предположения, что стол действительно был круглым, а число богатырей должно было составлять ту самую апостольскую дюжину[11].

Хотя едва ли требовалось какое-либо внешнее влияние, чтобы русские придавали такое большое значение обеденному столу в стране, которая, как известно, страдала от голода вплоть до нынешнего столетия. Обратим внимание на этимологические ассоциации слова «стол», включающие, помимо прочего, «престол» [Преображенский 1914: 391]. Центром типичной крестьянской избы всегда служила большая дровяная печь, и семья часто ела из общей миски, за исключением невесток [Stites 1989: 210]. Сегодня гостя сразу же усаживают за стол, ломящийся от закусок и, скорее всего, водки. Кому «Столичной»?

Главный принцип, действующий за «столом дубовым», – совместное употребление пищи. Когда богатыри, например Добрыня Никитич или Василий Буслаевич, возвращаются домой «закручинившись», матери задают им ритуальный вопрос:

Знать, место было тебе не по чину,

Знать, чарой на пиру тебя приббнесли,

Аль дурак над тобой насмеялся-де?[12]

Как и Круглый стол в Британии, «стол дубовый» князя Владимира, по всей видимости, пропагандировался, чтобы утишить постоянные междоусобицы, терзавшие Киевскую Русь. В обеих традициях акцент делается на этикете. Король Артур, прежде чем приступить к еде, ждет, пока все гости не будут обслужены, – обычай, практикуемый в некоторых странах и сегодня. Богатыри, входя в княжескую гридню, кланяются на все четыре стороны. Всегда учтивый князь Владимир заботится о том, чтобы никого не обидеть, предлагая каждому на выбор три места: рядом с собой, напротив себя – или там, где гость хочет сесть! Но он управляет стаей едва сдерживаемых львов. Впервые приехав в Киев, Илья Муромец отстаивает свое законное место в фольклорном пантеоне, оттесняя всех остальных богатырей на один конец стола, пока не оказывается напротив князя Владимира. Взбешенный Алеша Попович бросает в него нож. Илья завершает сюжет, ловя оружие на лету и вонзая его в дубовый стол.

Величайшая икона России также использует образ совместной трапезы для успокоения внутренних распрей. «Троица» Андрея Рублева изображает посещение ангелами Авраама и Сарры. На самом деле ангелы (если смотреть слева направо) – это Отец, Сын и Святой Дух, и как Троица они предвосхищают и Новый Завет, и божественную трапезную на небесах, о которой говорит R-13. Хотя это весьма распространенный сюжет икон, образ Рублева отличается особой, поразительной безмятежностью и гармонией. Все три ипостаси Бога едят из общей чаши, восьмиугольная форма и золотистый цвет которой повторяются в ширящихся кругах скамьи для сидения и склоненных головах ангелов. Это успокоение.

Семейные обеды также обрамляют обширное пространство «Войны и мира» Л. Н. Толстого. В XV–XVI главах первой части первого тома описан званый обед в семье Ростовых по случаю именин Наташи, где не происходит никаких драматических событий, разве что 13-летняя Наташа встает, чтобы спросить, «какое пирожное будет». Она, конечно, получает ответ, и именно к этой обретенной Итаке мы возвращаемся почти поколение спустя, в первом эпилоге, когда Ростовы и Болконские воссоединяются, чтобы отпраздновать именины Николая. Здесь, как мы видим, отражено не увязание в быте, а глубокое эмоциональное удовлетворение. Успокоение, по крайней мере для главных героев.

В социалистических представлениях об утопическом