Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах - Фернандо Аррабаль

Я был так взволнован и готов разрыдаться, созерцая их ритмичное, подобно шагреневой коже соитие, что, когда мне позвонили из резиденции президента, прочел моим собеседникам любовные сонеты собственного сочинения, хоть и подписанные Уильямом Шекспиром.

Я предвижу вопрос, который задают себе мои проницательные и объединенные читатели: «Почему я пропустил предыдущую главу?» Смиренно признаюсь: я сделал это потому, что она не содержала ничего нового о моей любви. По этой причине я даже не дал несуществующей главе номера, тем более римскими, как одноименные свечи, цифрами. Этот прием входит в мою романную методу, когда опускаются сумерки и распускаются цветочки.

Адвокат под звуки телефонной трубы попросил меня описать ему жизнь Тео в Корпусе с максимумом подробностей. Я послал ему с пометкой «адресат неизвестен» чертеж лопастей вертолета, не прибегая к освоенному мною в совершенстве искусству ламентации. По странному стечению обстоятельств, говорившему о густопсовой смуте, я сообщил ему, что Тео бодрствовал, когда не спал, с регулярностью, которой позавидовал бы парк аттракционов.

По ходу беседы с этим адвокатом я убеждался, что правосудие более параллельно, чем перпендикулярно медицине в период снижения цен.

Если ятрогенез представляет собой совокупность болезней, немощей, расстройств и cosi fan tutte,{34} порожденных медициной с бухты-барахты, то на территории юриспруденции три четверти судей, прокуроров и адвокатов страдают тем же, будь подсудимые виновны или нет, как можно заключить по непогашенным платежам.

Адвокат Тео был типичным Deus ex machina,{35} стимулятором юридических катастроф по боковой линии и на поворотах. Я предрекал ему большое будущее на Ниагарском водопаде.

Он поинтересовался, знает ли Тео, что процесс будет публичным, а я ответил ему: «Будьте вежливы, не говорите о публичном в доме повешенного, даже если он под красным фонарем». Мы не понимали друг друга, и я мысленно прикидывал (это заразно) in petto en pianissimo,{36} какое количество пива принимает его лошадь в день рождения. Пороком этим в те времена страдали, как правило, все адвокаты, державшие в конторе троянского коня и буриданова осла, пьяных, как парочка марсианских чревовещателей. Но для оправдания это было плоско, как квадратура круга.

Я предложил ему с дымчатым, как стекла очков, отчаянием назначить Тео адвокатом по его собственному делу, безнадежному, как Кот в сапогах в замке Спящей красавицы.

Хоть позорное это судилище и проходило так далеко от Корпуса, сколько бурь и бед повлекло оно, следуя маршрутами путеводителя и курсом доллара! Только в первые десять дней после открытия судебного заседания десять неизлечимых (четыре пациентки и шесть пациентов), любивших Тео до безумия, отправились ad patres et cum spiritu tuo.{37} Тео, без чьей-либо помощи и не предохраняясь, обеспечивал обреченным любовную агонию на одре и без отпущения, столь же трепетную, сколь и горизонтальную.

Расточая поцелуи и ласки, он был с умирающими до последнего вздоха в прямом и переносном смысле и врасплох. Он дарил им самый трогательный и воодушевляющий happy end – смерть в любви. А что ему ради этого счастливого конца приходилось сознательно сокращать жизнь пребывающих в агонии – кто посмеет его за это винить в нашем бренном мире, где торговец оружием присуждает Нобелевскую премию мира, отнюдь не выдумав пороха?

Тео, ложившийся обнаженным в постель неизлечимого при смерти, – то было зрелище, пробуждавшее любовь и заставлявшее меня плакать от умиления крокодиловыми слезами и лезть вон из крокодиловой кожи. Дозы цианистого калия, которые он давал в те незабываемые ночи своим транзитным gloria mundi возлюбленным в смеси с другими, менее действенными лекарствами и кальвадосом, открывали перед ними врата вечности, это знают все, а я и в мыслях не держал.

Тео находил именно те слова, самые отборные и сдобренные шоколадным соусом, что каждый умирающий мечтает услышать, стоя одной ногой в могиле, а другой в стремени, даже если он уже не способен отличить автоматический карабин от Энгровой скрипки! Какой непревзойденный драматург!

То, что какой-то присяжный заседатель, не обладающий популярностью утенка Дональда и Пифа, вместе взятых, имел наглость осудить Тео, называя его вдобавок кулинаром, приводило меня в такую ярость, что я готов был съесть собственную шляпу, хотя обычно ношу охотничий берет.

Когда адвокат позвонил с просьбой зачитать свидетельство о рождении Тео, я предъявил ему мою чековую книжку на предъявителя. Таким образом я смог убедиться, что адвокаты ничегошеньки не видят по телефону. Подслеповатая команда!

Выйдя из себя – хоть я и замкнут по натуре, – я потребовал, чтобы он прекратил донимать меня звонками, если все, что ему надо, – просто поболтать. В противном случае я передам трубку мой лошади, которая, кстати, жаждет справиться о здоровье его конька.

Я был очень, очень зол! Адвокат Тео (вот ведь голова садовая и чучело огородное!) оказался дураком на букву «м», не верившим ни в Бога, ни в сосиски по-перигорски. Я весь кипел, слушая, даже без зубочистки, как он толкует мне о своем клиенте. Он был так до-тошен и ре-тошен, что, не будь он адвокатом, ему бы и сапожную щетку никто не доверил.

Мышь по имени Гектор ненавидела его, как могут ненавидеть только мыши. Она советовала мне, едва раздавался голос крючкотвора в телефонной трубке, бежать, подобрав штаны и теряя семимильные сапоги. Она была штучка потоньше парфянской стрелы и при этом попышнее Пышки. Милая моя зверушка! При всей ее застенчивости стены ей всегда были нипочем. Благодаря ей я узнал, что адвокат был еще и заикой почище фарфоровой лавки: его поражал спонтанный паралич языка, проходивший лишь когда он открывал рот. Что правосудие доверило нелегкую и почетную миссию защиты такого преступника, как Тео, этому ходячему риску, выкормышу сераля, который обещал показать, где раки зимуют, лишь для того, чтобы сварить их с укропом, – это было выше моего понимания и выходного пособия!

Но, положа руку на сердце, разве это беззаконие застигло меня врасплох и в ночном колпаке? Разве не было на моем веку, и даже в два ряда, тьмы-тьмущей хирургов, оперировавших ощупью с 3% зрения и в сумерках богов? Разве не было в эти смутные времена легиона врачей (палачей!), не знавших ни в зуб ногой, ни под зад коленом, какие ингредиенты входят в состав прописываемых ими лекарств, и даже не пробовавших коктейля Молотова за завтраком? Покуда число покойников и узников неуклонно возрастало на две изнаночные петли, все врачи и адвокаты високосными рядами по нечетным числам парковались под «кирпичом» с полнехонькими кубышками и рычагами управления в руках!