Моя долгожданная любовь - Джил Грегори

— Не думай, что Джим должен просить у меня извинения, — заявила Брайони. — Он был уязвлен, ранен до глубины души, и он страшно зол. И при этом ты прекрасно знаешь, что он прав. Вина за случившееся лежит полностью на мне. Это я несу ответственность за потерю ребенка.

Когда он попытался возразить, она покачала головой, и на ее ресницах сверкнули слезы.

— Нет, не спорь, Дэнни. Я прекрасно знаю, в чем была моя ошибка. Я вела себя глупо и безрассудно, как норовистая лошадь. Печать этого безрассудства будет лежать на мне всю оставшуюся жизнь.

Она опустила голову, чтобы скрыть слезы, которые не смогла сдержать, и они тонкими ручейками покатились по ее щекам. Она смахнула их, затем расправила плечи и с глубоким вздохом подняла голову:

— Я вовсе не рассчитываю на то, что Джим станет извиняться за то, что дал волю гневу. Я лишь хочу, чтобы он простил меня. Хочу, чтобы наша семейная жизнь опять вошла в нормальное русло, чтобы мы снова любили друг друга. Я собираюсь сделать попытку снова добиться его расположения.

— Будь уверена, я на твоей стороне, — пробормотал Дэнни, тронутый спокойной решимостью золовки. Он обнял ее и крепко прижал к груди. — Ты самое драгоценное, что есть у Джима, радость моя. Лишь бы только он очнулся и осознал это!

Как приятно было вновь ощутить, что тебя обнимают! Уже много недель муж не прикасался к ней. Брайони положила голову на плечо юноши и закрыла глаза, уютно чувствуя себя рядом с худощавым сильным парнем, проявляющим такую заботу о ней.

Холодный, с металлическим оттенком голос прервал минуту покоя и мира.

— Не нарушил ли я вашей идиллии? — протянул Джим, вошедший в залу.

И Брайони, и Дэнни в ту же секунду отшатнулись друг от друга и уставились на высокую, мускулистую фигуру в черном, в то время как Джим подчеркнуто спокойно смотрел на них.

В гостиной воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров.

У Брайони от изумления приоткрылся рот. В своих черных рубахе и брюках, темном платке и сапогах Джим выглядел таким неумолимым и грозным, каким она ни разу его не видела. Глаза мужа казались ледяными; плотно сжатый рот вытянулся в тонкую линию. На черной рубахе выступали мощные мышцы его груди и рук, напоминая Брайони о колоссальной физической силе мужа. Широкие плечи конусом переходили в худой торс с плоским, твердым животом и узкими крепкими бедрами. На ремне с блестящей серебряной пряжкой, как всегда низко на бедре, висел его кольт 0, 45 Фронтиер.

— Надеюсь, не возражаете, если я присоединюсь к вам? — с ехидным намеком спросил он. — Или вам хотелось бы побыть наедине?

В его голубых глазах проглядывал угрожающий блеск, когда он сверлил ими сначала лицо брата, а затем лицо Брайони, испуганно стоявших перед ним.

У Брайони наконец прорезался голос.

— Нет, Джим, это просто глупо! — воскликнула она, срываясь на крик.

Всеми фибрами души она жаждала, чтобы к ней вернулось самообладание, и она быстро поднялась с софы и грациозной походкой направилась к нему:

— Будь любезен, заходи. Можно я… дам тебе чего-нибудь выпить?

Она остановилась перед ним, глядя ему прямо в лицо большими блестящими глазами. Ее руки протянулись навстречу ему.

Джим оглядел ее. Он отметил тонкую прелесть ее лица с высокими скулами, изумрудно-темные глаза, атласную фарфорово-белую кожу и такие мягкие соблазнительные губы, что он с трудом оторвал от них взгляд.

Ее цвета вороньего крыла волосы выглядели мягкими и блестящими, как бархат. Элегантная белая блузка с кружевами и юбка из серой шерсти подчеркивали тонкую, чувственно изогнутую фигурку.

Был миг, когда, охваченный пламенем страсти, он хотел схватить ее в объятия и расцеловать, ощутить ее мягкое податливое тело, уступающее приливу его желания. Но затем он с щемящей болью вспомнил о том, что она натворила и что он потерял. Холодная ярость сменила минутную страсть, когда он вспомнил, что с ее красотой сочетались самые отталкивающие черты характера. Вспомнил ее дикий, взбалмошный нрав, нанесший ему неизгладимую рану, из-за которой он просто не мог ни простить ее, ни забыть о случившемся. Когда она попыталась дотронуться до его руки, он пренебрежительно взглянул на нее и, обогнув печально поникшую жену, нарочито быстрыми большими шагами направился к дальней стене, где находился бар с напитками.

— Я сам возьму, — отозвался Джим наконец. Он достал наполненную до половины бутыль с виски и широкий стакан. — Выпьешь, Дэнни? — не оборачиваясь, проронил он.

— Нет.

— А ты? — На этот раз Джим обернулся и смерил жену тем жестким, безжалостным взглядом, от которого у нее стыла кровь. — Хочешь чего-нибудь?

— Нет.

Стоя у двери, она смотрела, как он наливает в стакан янтарную жидкость. Глубокая тоска охватила ее. Ей отчаянно хотелось быть любимой. Больше так продолжаться не могло. Тот факт, что он отверг ее вновь, угнетающе подействовал на нее, и все же она попыталась преодолеть отчаяние, сжигавшее душу, напомнив себе, что требуется терпение и еще раз терпение.

Враждебное отношение Джима нельзя преодолеть за минуту, за час или за день. Нельзя позволить себе утратить надежду или самообладание. Ставка была слишком высока. Брайони удалось сдержать подступившие слезы, и она вернулась к софе, в нерешительности остановившись подле нее. Джим, не обращая на жену никакого внимания, со стаканом виски в руке привалился к каминной полке.

Молчание в гостиной становилось гнетущим. Брайони сцепила пальцы рук, делая над собой усилие, чтобы заглушить боль, сосавшую ее под ложечкой.

— Сегодня я разыскал добрую дюжину отбившихся от стада коров, — начал Дэнни тоном, в котором звучала показная бодрость. — Отловил их и быстренько выжег клейма. На границе южного выгона я наткнулся на Дюка Креншо. Он заметил коров на своем участке и показал их мне. Сказал, что был уверен в том, что они чужие, так как его стадо пасется гораздо севернее. Молодец старина Дюк, поистине поступил по-добрососедски.

Джим опрокинул в горло остатки виски и коротко бросил:

— Он просто не хочет неприятностей, вот и все, братишка. Ему не хочется, чтобы мы обвинили его в том, что он ставит свое тавро на чужих неклейменых телятах.

— Ну, не знаю. Дюк всегда был честен. Помню, когда…

— Я не хочу вести дискуссию о Дюке Креншо.

Глаза Джима сузились. Он со звоном поставил пустой стакан на каминную полку.

— Как насчет ужина? — требовательным тоном осведомился он, оборачиваясь к Брайони.

В его манере обращения к ней не было ни грана тепла или расположения, одно холодное преднамеренное безразличие. Она почувствовала себя служанкой, к которой относятся с неприязнью, но терпят, пока ее некем заменить.

— Надеюсь, скоро будет готов. — Она с трудом заставила себя говорить спокойно. «Терпение, — вновь напомнила она себе. — Терпение». Но отчаяние и обида точили ее. — Пойду помогу Росите.