Спасти Персефону - Мария Самтенко

удививший ее проблеск сочувствия сменился щекочущим нервы предвкушением.

Улыбаясь, царица опустилась на землю с противоположной стороны от «Аида».

— А где остальные?.. — спросила она.

Чем занимается нимфа, не понял бы только тупой, но надо же было как-то начать разговор. Персефона достаточно смутно помнила времена до похищения Аресом, но, по рассказам Минты, которой, в свою очередь, рассказывала Деметра, тогда она разговаривала даже с цветами. Десять веков спустя задача «поговорить ни о чем» казалась сложнее, чем превратить кого-нибудь в дерево.

Окажись на ее месте Аид, он уже полчаса обсуждал бы какую-нибудь ерунду вроде нарядов.

Впрочем, жалкое существо, изображающее Владыку, предпочитало загадочно молчать. Оно, очевидно, считало, что Подземный царь должен быть немногословным. И, дохлые мойры свидетели, Персефона была такого же мнения.

А еще он не должен одеваться как варвар, заплетать волосы в косы, драться со всеми подряд и держаться как простой воин. Еще ему желательно не заслонять собой всяких придурков, которых царица хочет прибить, и не пить этот мерзкий кумыс. А еще — не давать опрометчивых клятв насчет Кронового серпа, и не лезть в озеро, которое могут отравить водой из Леты.

Впрочем, та несомненно царственная черта, которая все же имелась у Владыки — а именно, привычка плевать на чужое мнение — Персефоне тоже не нравилась.

Но все, что так не подобало мрачному Владыке Подземного мира, вполне шло Аиду как человеку. То есть как богу, или как варвару.

А вот «Аид», устроившийся у костра, ничем подобным не обладал. Он просто пытался изобразить подземного царя так, как сам его представлял.

Вот и сейчас он пожал плечами с едва заметной досадой:

— Когда ты пошла купаться, Минта сказала Гермесу, что им нужно что-то срочно обсудить во-он в тех кустах, и их до сих пор нет.

Указанные кусты шевелились, временами из них доносилось хихиканье и взвизги темпераментной нимфы.

Персефона посмотрела в ту сторону и недовольно подумала, что сестричка опять ухитрилась затащить кого-то в свою постель, а у нее даже поцеловать никого не выходит.

А, впрочем, стоит ли сравнивать Гермеса с Аидом?

И стоит ли думать о поцелуях, когда на носу война?

Непросто было признать, но, глядя тогда в темные глаза Владыки, ей в первую очередь нужно было думать о том, как отомстить за дочь, уничтожить Ареса, найти Зевса и Посейдона, раскрыть заговор подземных и олимпийцев и наказать виновных, и только потом о черной озерной глади, серебристом свете луны, отражающимся в волосах экс-царя, и его улыбке.

— …конечно, ему непросто, но…

Персефона поймала на себе странный взгляд лже-Владыки и поспешила убрать улыбку. Псевдо-Аид как раз рассуждал о страданиях Гермеса, и ее улыбка выглядела издевательски.

— Не знаю, как тебе, а мне его не жаль, — заявила царица. — Гекату да, а его нет.

Тут фальшивый Аид взялся ее переубеждать, и за словами про Гермесово одиночество ощущалась мука. Чувствовалось, что рассказчик сам много пережил, выстрадал в странствиях…

В общем, существо, маскирующееся под Аида, ужасно переигрывало. Когда они были вчетвером, это не бросалось в глаза, но теперь Персефона знала, на что обратить внимание. По любви к театральным эффектам безошибочно идентифицировалась Эмпуса — кровожадная бестия, в своем естественном облике изрядно напоминающая плод любви Геры и Пана, с объемом талии, сопоставимым с плечами Геракла, и с ослиными ногами. Причем правление настоящего Аида она не застала, и теперь старательно подбирала образ — иногда попадая, а иногда совершенно не вписываясь в образ, как тогда, когда Персефона впервые ее заподозрила.

Определенно, с такой любовью к патетике ей следовало изображать не Аида, а Гермеса в депрессии.

Персефона попыталась представить Эмпусу, изображающую Гермеса, изображающего Гекату, и поняла, что ее сознание просто не в состоянии вместить этот шизофренический бред.

Поэтому она решила быстрее вернуться к первоначальному плану.

— Там, в озере, был какой-то голый мужик. Утверждал, что Аид, — небрежным тоном сказала она, разглядывая даже не темные глаза «Аида» (с ее точки зрения они все равно были недостаточно темными), а оранжевые отблески пламени на его острых скулах.

Эмпуса под личиной Владыки явно занервничала, чем снова выдала себя. Настоящего Аида такой мелочью точно было не пронять.

— Грязная ложь!

Царице было очень легко представить, как эти слова произносит Эмпуса: как надувает щеки, гневно сверкает глазами и бьет ослиным копытом.

Только в устах Владыки они совсем не звучали.

— Я тоже так подумала, — сказала она. — Пришлось его обезвредить. Лежит на песочке, связанный лианами, с кляпом из травы. Пойдем, посмотрим, может, расскажет чего.

«Аид» не думал, что это хорошая идея. Еще бы! Персефона была уверена, что появление «конкурента», даже в связанном виде, не входит в планы Эмпусы. Или входит? Царица не представляла, как можно разработать такой гениальный план с ядовитой водой и не учесть, что Минта, Гермес или Персефона тоже решат прогуляться к озеру. Или Эмпуса планировала избавиться от них каким-то другим способом?..

Царица вспомнила свое пробуждение: легкую дрожь не от то холода, не то от ощущения опасности, и «Аида», бегущего к ней с одеялом наперевес.

А вдруг с одеялом что-то было не так?..

— Минта, Гермес! — крикнула царица прежде, чем лже-Аид придумал, что ответить. — Быстро сюда! У нас тут нарисовалась злобная пародия на Аида.

Хихиканье из кустов стихло, и вскоре на полянку вылезли до ужаса довольная Минта и похоронно-мрачный Гермес в мятом хитоне.

— Кто-кто там у вас?! — восторженно завопила нимфа.

— Аид, — сказала Персефона, едва сдерживая улыбку. — Даже два.

— В каком смысле «два»? — спросил Гермес, мрачнея на глазах.

Казалось бы, куда там было еще мрачнеть, но Психопомп справился. Царица одобрительно кивнула, заметив ужас понимания, заплескавшийся в его глазах, и, как ни в чем не бывало повернувшись спиной к своим спутникам, принялась спускаться к озеру.

Луна освещала слабо, костер остался левее, и царица то и дело натыкалась на какие-то корни, словно была простой смертной, а не Владычицей Подземного мира.

— Хватит копаться, — бросила она через плечо. — Посмотрим на пленника, и вы вернетесь к своим приятным занятиям.

— Чего приятного в том, что меня затащили в кусты и изнасиловали, — проворчала Минта, не трогаясь с места.

— Что?! — завопил Гермес. — Так это я тебя изнасиловал?! Я?!

— Привыкай, — улыбнулась Персефона. — Сестричка всегда так делает. Сначала тащит на ложе все, что шевелится, а потом обвиняет в изнасилованиях. Это нормально.

Минта гордо задрала нос. Психопомп фыркнул и посторонился, пропуская «Аида» вперед. Тот нервно озирался, видно, чувствовал подвох. Может, улыбка царицы вышла слишком многообещающей?..

Персефона стерла улыбку с лица, подождала, пока лже-Аид