Прошу актеров повторить убийство - Мацей Сломчинский

была причина, чтобы покончить счеты с жизнью, и у него был цианистый калий, который был ему для этого нужен.

— А почему мы не принимаем во внимание эту версию? Это ведь самая простая возможность, и она может в конце концов оказаться правдой.

Капитан развел руками.

— Ох, я готов был бы сразу подписать протокол, закрывающий следствие, и сказать себе, что смерть профессора ни меня, ни милицию больше не должна интересовать. Можно квалифицировать это как личную трагедию, завершившуюся таким печальным финалом. Но только…

— Только что?

— Сахар.

— Какой сахар?

— В чашке. Он ведь умер, сидя за столом. Выпил чай, в котором был цианистый калий. На столе, рядом с ним, стояла сахарница. Он взял оттуда сахар, всыпал его в чай и размешал, и только потом выпил и умер.

— Ну и что? — Заместитель придвинул стул и уселся рядом с Зентеком, заглядывая через плечо к нему в блокнот. — А кто может запретить совершить самоубийство с помощью цианистого калия, всыпанного в сладкий чай?

— Никто не может. Но я не представляю себе этого. Я весь день сегодня езжу, разговариваю с людьми, но ни на минуту не перестаю думать об этой сахарнице. Потому что, подумайте, панове, человек хочет покончить жизнь самоубийством. Он химик, и дома у него есть цианистый калий. Умирает он рано утром, в это время года уже светло. Ночью он размышляет, вечером пришла телеграмма от любимой женщины. Из этой телеграммы ему становится ясно, что эта женщина безвозвратно оставляет его. И он решает уйти с ее дороги. Что он должен сделать?

— То, что сделал.

— Да. Но не таким способом. Приняв решение, он должен был спуститься вниз в лабораторию, взять оттуда определенную дозу цианистого калия, пойти на кухню, взять чашку воды, всыпать туда яд и выпить.

— Понимаю, — сказал полковник. — Но, в конце концов, он мог налить себе чая, усесться за столом и долго думать над тем, лишать ему себя жизни или нет. В конце концов, он мог всыпать яд в уже подслащенный, приготовленный чай.

— Мог. Но в таком случае мы должны были бы признать, что он сделал себе в кухне чай, спустился с ним в подвал, всыпал туда яд, вернулся в столовую, всыпал туда сахар, подумал, как вам хочется, шеф, и только тогда выпил все вместе: чай, цианистый калий и сахар одним глотком.

— Почему это?

— Потому что он же должен был в чем-то принести этот цианистый калий: при нем в столовой не найдено никакой коробочки, бумажки, в которой он мог бы принести яд. Значит, если он не принес яд в столовую в чем-то, он должен был бы принести его в чашке чая. В таком случае отпадает предположение, что он сначала подсластил чай, а потом всыпал туда яд. Сахарница была в столовой, и из нее была взята ложечка сахара в чай.

— Понятно. Но это еще не исключает самоубийство полностью. Просто делает его не вполне правдоподобным.

— Вот именно. А там, где самоубийство является неправдоподобным, нужно немного поломать голову над поисками другого решения этой задачи. В конечном итоге не только профессор Рудзинский мог прийти к выводу, что его смерть облегчит другим жизнь. Другие тоже могли прийти к этому выводу, и, притом, гораздо раньше. Впрочем, у нас нет никаких доказательств того, что Рудзинский вообще хотел покончить с собой.

— Да, но…

— Я понимаю, шеф. Мне самому ясно, что если алиби этих людей будет доказано, нам придется признать, что это самоубийство. И в этом случае следует исключить действия кого-то постороннего. Только хороший знакомый мог помочь приготовить чай. Впрочем, я думал…

— Над чем?

— Над тем, не могла ли Мария Рудзинская каким-то образом подложить яд в этот чай раньше, еще до отъезда. Я думаю о чашке, о чае, о сахаре. Но нет. Это также следует исключить. Ее не было несколько дней. Трудно допустить, что профессор, живя в доме, только сегодня утром в первый раз взял сахар или чашку. Нет. Впрочем, цианистого калия там было много. Он должен был быть растворенным в чае, иначе Рудзинский мог бы его заметить. Нет, мы должны признать, что яд был всыпан в чашку сегодня, незадолго до того, как профессор выпил чай. А сделал ли это он сам или кто-то другой — вскоре будет известно. В конце концов профессор умер сегодня утром, следовательно, нельзя сказать, что следствие затянулось.

— Пока нельзя, — усмехнулся полковник. — Может быть, вы несколько усложняете все и дело окажется гораздо проще, чем вы думаете. С другой стороны, ничем нельзя пренебрегать. Между нами, я всегда предпочитаю самоубийство. Раз человек уже мертв, лучше, чтобы он погиб от собственной руки, чем от чужой.

— Увы, — Зентек снова развел руками. — Я доложу вам о ходе следствия завтра утром, шеф. Я должен еще проверить алиби пана Шульца. Но это, по всей вероятности, будет нетрудно.

И он вышел, задумавшись. Хотя он изложил все дело довольно просто и рассказал обо всех выводах, которые успел до этого времени сделать, он не был доволен. Так как машину он отослал, ему пришлось идти пешком.

Через десять минут он стоял перед дверью квартиры, на которой была прикреплена табличка:

«ХЕНРИК ШУЛЬЦ»

Глава одиннадцатая

Хенрик Шульц выглядел не самым лучшим образом. Он был бледен, и, хотя постарался вежливо улыбнуться при виде Зентека, капитан заметил, что молодой химик чем-то взволнован.

— Чай или кофе? — спросил хозяин, когда они уселись. В эту минуту Зентек вспомнил, что с самого утра у него ничего не было во рту.

— Большое спасибо… Сейчас я буду обедать, немного поздно, конечно, но при моей профессии я не привык к регулярному приему пищи.

— А, может быть, все-таки?..

— Нет, нет. Я только на минуточку и сейчас пойду… — сказал он. — Речь идет о кое-какой дополнительной информации.

— Я к вашим услугам.

— Вы не разговаривали сегодня с пани Рудзинской, даже по телефону?

— Нет. Я сделал так, как вы этого хотели. Впрочем, не только потому, что этого хотели вы. Вы не имеете никакого права запрещать людям общаться между собой.

— Разумеется. Это было только предложение с моей стороны.

— Да. Но, мне кажется, что при этом вы проявили большую деликатность. Может быть, я не смог бы от этого удержаться, а ведь вы были правы, говоря, что Марии лучше сегодня побыть одной со своей сестрой. В такую минуту, хотя мне хотелось бы все время быть с ней; она не должна меня видеть. Боюсь только, что