Флегетон - Андрей Валентинов

Стало ясно – дело плохо. Вопрос был лишь в том, насколько.

До Воинки было далеко, грязь временами становилась непроходимой, и я уговорил штабс-капитана Докутовича завернуть хотя бы на полчаса на наш хутор, чтобы отдышаться. Тем более, первая рота вчера выбежала налегке, оставив свои вещи, которые теперь было самое время забрать.

Уже подходя к хутору, мы поняли, что зря сделали крюк: хутора не было. Все сгорело дотла – и наши хаты, и сараи, где мы разместили новобранцев, и дом, где квартировал штабс-капитан Докутович. Мы так и не поняли, что случилось: то ли артиллерия красных нащупала-таки нас, то ли «Ньюпоры» удачно отбомбились напоследок. Семью штабс-капитан Докутович успел отослать в Карасубазар еще вчера, но все добро его роты пошло дымом, заодно с полевой кухней. Первым следствием этого стала быстрая убыль наших папирос – теперь приходилось делиться с погорельцами.

Высказавшись вслух по адресу краснопузых и про себя – по адресу командира, мы поплелись к Воинке, чувствуя себя почти что бездомными сиротами. Штабс-капитан Докутович мрачно молчал и поглядывал на меня, словно я был самим господином-товарищем Геккером. Вероятно, он обиделся на меня за то, что я приказал своим забрать вещи, и теперь получилось нечто вроде подрыва авторитета. Я, между прочим, советовал ему сделать то же, но не любит штабс-капитан Докутович советов. Прямо-таки обожает брать ответственность на себя. Ну, раз взял, пусть тащит.

Итак, мы шли к Воинке, где-то за нашими спинами что-то грохотало, и не надо было быть великим стратегом, чтобы понять случившееся. Ежели командующий оголяет оборону на Сиваше, то, значит, на Перекопе еще хуже.

К Воинке мы подошли около часу дня, обнаружив там скопление всякого рода отрядов и отрядиков и полное безначалие, что бывает почти всегда в таких ситуациях. Даже штабс-капитан Докутович, пробегав не менее часа, не смог ничего толком узнать, и мы разместились на окраине на какой-то брошенной ферме. Внезапно в центре села что-то грохнуло, не иначе ручная бомба, затем послышались револьверные выстрелы и громкие вопли. Все это напоминало налет махновцев, но поскольку Упыря в Крыму еще не было, положение становилось еще более непонятным.

Я поднял роту, приказав выкатить пулеметы стволами на улицу. Вдалеке все еще вопили. Послышался конский топот – по улице мчался десяток верховых, впереди которых на забрызганном грязью караковом жеребце несся здоровенный малый в бурке. Вся эта кавалькада двигалась явно в нашем направлении, и я на всякий случай отбежал к пулемету. Поручик Усвятский и поручик Голуб уже были на месте.

Возле плетня молодец в бурке картинно поднял коня на дыбы, но грязь сыграла с его мустангом плохую шутку. Конь дернулся, и где-то минуту мы все с интересом следили за тем, удержится ли джигит в седле или все-таки сковырнется. Но удалец справился, наконец, с конем, поднял руку и закричал нечто вроде «Здорово, сорокинцы!» Минуту он ждал, думая, вероятно, что в ответ последует дружное «Здравия желаем, ваше...», но мы молчали, ожидая, что будет дальше. Всадник закашлялся, а затем изволил-таки представиться.

Так мы и познакомились с Nicola Орловым. Беседа наша была недлинной. Орлов заявил, что назначен командиром резерва главкома в Воинке и потребовал рапорта. Мы молчали, и я минуту-другую раздумывал, не срезать ли этого народного героя очередью в упор. Очевидно, так думал не я один, поскольку Орлов что-то почуял, сник, а затем неуверенным тоном заявил, что за неподчинение он разоружит наш отряд и отдаст под суд. Я начал соображать, не стоит ли вступить с ним в переговоры, дабы изловить и связать, но тут поручик Голуб свистнул, вслед ему засвистел поручик Усвятский, а затем другие, и получилось очень даже неплохо, будто бы здесь квартирует не Сорокинский отряд, а Соловей-Разбойник, Одихмантьев сын. Сообразив, что за этим последует продолжение, Орлов резво развернул мустанга и помчал назад в сопровождении своих абреков. Мы ждали. Через некоторое время в центре села вновь послышались крики, конский топот, а затем все стихло.

Картина прояснилась к вечеру. Оказывается, Орлов, прибыв в Воинку, послал телеграмму Якову Александровичу с требованием подчинения себе резервной группировки, а получив отказ и будучи освистан, бросил фронт и помчался на юг. Кое-где, как выяснилось, ему пульнули вслед, что мы, собственно говоря и услышали.

А новости были одна хуже другой. Красные втянулись вглубь перешейка и штурмовали Уйшунь. Оставленный нами брод у Мурза-Каяш был захвачен сразу – господин-товарищ Геккер бросил конницу, с налету смел наше прикрытие и уложил всех, кто не успел скрыться, в мерзлую крымскую землю. А банда Орлова, совсем озверев, шла прямиком на Симферополь.

Ну вот, приходится закругляться. Нас всех приглашают в штаб по поводу форс-мажора с нашими вещами.

17 апреля.

Вчерашнее разбирательство проходило, так сказать, на высшем уровне. Присутствовали генерал Туркул, генерал Ноги, несколько штабных полковников и сам Фельдфебель. Мы с поручиком Усвятским молчали и честно изображали невинных жертв. Зато «дрозды» шумели вовсю. Это они умеют! Были помянуты и покойный Дроздовский, и покойный Туцевич, и Ледяной поход, и Харьковская операция 19-го. Заодно немало было сказано о тыловой сволочи, напившейся нашей крови и теперь допивающей, так сказать, остатки. Фельдфебель попытался было рыкнуть на «дроздов», но умница Туркул встал и заявил, что ежели его офицеров и боевых товарищей – кивок в нашу с поручиком Усвятским сторону – будут обворовывать или, хуже того, обыскивать, он попросту поднимет всех на штыки. Кого это «всех», он уточнять не стал, но Фельдфебель как бы случайно взглянул на генерала Ноги, а тот отвел глаза.

Впрочем, кончилось это самым прозаическим образом. Генерал Ноги изобразил воплощенную добродетель и поклялся, что никто никого не думал обыскивать, затем Фельдфебель вызвал дежурившего в этот день по лагерю капитана-алексеевца и вкатал ему трое суток ареста. Мне стало жаль капитана, хотя, признаться, в его власти было не пустить господ белочекистов обыскивать наши вещи.

После всего этого генерал Туркул отозвал нас с поручиком Усвятским в сторону и потребовал признания во всех смертных грехах. Или хотя бы в одном: что, собственно говоря «им» от нас надо было. Вопрос застал нас, честно говоря, врасплох. Поручик Усвятский предположил, что целью обыска была его единственная колода карт, которой еще можно играть, поскольку все остальные колоды в лагере крапленые. Я углубил эту мысль, выдвинув гипотезу, что истинный замысел генерала Ноги был еще ужаснее: подменить оную колоду, подсунуть крапленую и обвинить нас в шулерстве. Туркул тут же пообещал нас застрелить, а потом перешел на шепот и сообщил, что генерал Ноги уверял Фельдфебеля, что мы с поручиком Усвятским поддерживаем регулярные контакты с Яковом Александровичем, а через него получаем задания аккурат от «чеки». Услышав сие, поручик Усвятский выдал такую тираду, что у генерала Туркула слетела на землю фуражка, а мне пришлось приложить немало усилий, чтобы смолчать и не высказаться. В конце концов, Туркул пообещал направить к нам в палатку свою Пальму, знаменитого на весь лагерь тигрового бульдога, для несения караульной службы. Придя к такому мудрому решению, мы отослали поручика Усвятского писать очередную главу романа об отважных господах офицерах, после чего поговорили всерьез.