Смерть цвета бейсик - Александр Прост

Я знал дядю Мишу почти двадцать лет, за которые он совершенно не переменился. Все эти годы дядя Миша кряхтел, вздыхал, морщился и казался, на первый взгляд, стариком, потерявшим вкус к жизни, деньгам и победам. Грубая ошибка, подводившая многих. На самом деле, он был быстр, крепок и безжалостен. По женской же части неутомимый любитель и шалун. Мы, разумеется, никогда этого не обсуждали, но трудно сохранять секреты, живя, по сути, в одном доме, пользуясь общей прислугой, охраной и водителями, особенно, охраной и водителями. Обрывки разговоров тут, несколько невинных вопросов там, пристальный взгляд на известные разделы корпоративных расходов, и картина очевидна до подробностей.

Я был готов к порке, составив уже защиту с элементами покаяния.

— Мне звонил Валера, ну, этот, из партии.

Оставалось надеяться, что облегчение не очень заметно отразилось на моем лице.

— Я сказал, что приболел, видеть уже не могу эту харю. Договорились, что ты подъедешь. Послушай, какого ему надо, хотя, точнее, на что и сколько.

— Конечно, сейчас же перезвоню, — я с облегчением поднялся.

— И вот еще, — окликнул он меня в дверях, — насчет кранов, ну, четырехсотых, повнимательней, Коля, надо, повнимательней.

Валерий Дмитриевич Зябликов, член координационного совета и заместитель главы аппарата партии Демократического прогресса Российской Конфедерации, готов был принять меня незамедлительно. По правде сказать, я, как и дядя Миша, терпеть его не мог. Старый мерзавец, скользкий и совершенно бесстыжий.

Офис компании занимал новое с иголочки здание, достроенное и занятое нами меньше года назад. На уровне последнего этажа по всем четырем фасадам висели в воздухе изумрудные голограммы «корпорация Питнат». Перед зданием, на крыше паркинга, был разбит небольшой сквер, разделявший жилую и деловую застройку. Чуть дальше располагался офис Агентства по кооперации и модернизации, выстроенный нами же. Напротив Агентства мы строили сейчас министерство юстиции. Концепцию всего района разработал совершенно сумасшедший таец-архитектор, добытый дядей Мишей в каком-то креативном аду. Первое время я подозревал в нем наркомана, но со временем понял, что его перекошенные мозги в дополнительной стимуляции не нуждались. Неожиданным чудом он с помощью копеечной декорации окропил стандартные бетонные стекляшки оттенком северного модерна. Двадцать питерских лет выучили меня жонглировать словами, о которых и не подозревал депрессивный райцентр моего детства, не говоря уже о десантной бригаде армейского года или людях, окружавших меня, пока я крутил после дембеля баранку большегруза.

В общем, район вышел не только блестящей сделкой, но и неплохим архитектурным решением. Приятное дополнение. До оккупации (революции гордости или лета гнева, если хотите) тут были верфи, едва ли не старейшие в стране. После оккупации военное судостроение стало неактуально и, похоже, навсегда, а гражданскими судами верфи не блистали и в лучшие времена. Корпуса быстро превратилась в криминальный гадюшник. Тут разливали поддельную водку, крутили поддельные сигареты, через причальные стенки шла контрабанда, по большей части, те же сигареты и алкоголь. Дяде Мише отдали верфи за гроши, на условии наведения порядка. И мы навели порядок быстрой железной рукой, хотя, честно сказать, временами становилось страшновато. Очистив территорию от основного бардака, дядя Миша, и тоже совсем недорого, сделал очевидное: включил землю в состав зеленой зоны безопасности, прежде ограниченной другим берегом. Так всем было удобней, расположение верфей позволяло вместо трех мостов и полукилометра узкого канала стеречь только один в конце Фонтанки. Ну а дяде Мише за бесценок достался кусок самой дорогой и дефицитной в стране земли, в самом центре новой, или старой, как посмотреть, столицы.

Костя за рулем ждал меня у входа. Офис партии располагался по соседству, на углу Большой Морской и переулка Новодворской, занимая реконструированное здание когдатошнего Дома культуры архитекторов. Партийцы находили это символичным. Ехать было недалеко и внутри зеленой зоны, так что охрану можно было не брать.

Валерий Дмитриевич встретил меня на пороге своего обширного кабинета и с преувеличенной радостью долго хлопал спину. Макушка приходилась пониже моего подбородка, пузо не позволяло Зябликову прижаться вплотную, так что я мог в деталях изучить его безукоризненную прическу.

Огромные окна, нарезанные квадратиками и наверняка бронированные, выходили на Мойку. Над столом висела фотография президента и партийного лидера, сделанная, наверное, лет двадцать назад. Президент, впрочем, мало изменился (косметические операции, ботокс, диета) и по-прежнему криво улыбался одной половиной рта.

— Ну как там у вас объект? Давай, показывай.

Я подключил телефон к голографическому экрану, возникшему поверх окна, и начал рассказывать. Не отказал себе в маленьком удовольствии — был нетороплив и тщательно подробен. Я увлеченно отчитался в выполненных объемах, похвастал досрочно завершенными монолитными работами, рассказал о проблемах с лифтами и изящном инженерном решении в системе вентиляции, об оригинальной дизайнерской концепции конференц-холла. Я уже собрался перейти к водоочистке, когда Зябликов не выдержал.

— Ну, ладно, ладно, ты, чертяка, так до свай дойдешь. Сразу видно человека, по-настоящему влюбленного в свое дело. Я всегда говорю: Беркович и Катков — вот люди, на которых можно положиться. Если беретесь, то делаете работу от души, без всяких, до конца.

Сказать, что цена его словам была дерьмо, значило сильно их переоценить. Я, улыбаясь, глядел в крохотные глазки, тонувшие в жире, рассматривал великолепные светло-русые волосы, пересаженные лет семь назад на место чахлых седых прядок, лепившихся к лысине, смотрел на огромный пузырь тела, затянутый по летнему времени в серо-стальной костюм, смотрел и думал: что ж тебе, гниде, от нас надо? Юстиция закрыта, по министерству явно рановато. Опять довыборы в Думу? Вроде, нет. В регионах, кажется, тоже ничего не было. Какой-нибудь очередной волейбол или бейсбол хочет на нас навесить? Не по его части. Чего-нибудь по культуре? Театр или фестиваль, не должно быть особенно накладно.

— Да ну тебя, Валерий Дмитрич, перехвалишь, совсем перестанем работать над собой, обленимся, а нам страну поднимать, — разговор надо было поскорее довести до такой степени маразма, чтобы это почувствовал даже Зябликов, лишенный чувства меры настолько же, насколько совести.

— Ты знаешь с каким огромным уважением я отношусь к Михаил Натановичу, как я благодарен ему и как высоко ценю наши близкие отношения.

Если он заводил шарманку, то не мог выбраться из хвалебных периодов быстрее, чем минут за десять-пятнадцать. Больше всего мне хотелось сказать дяди Мишино: «времени нет, жизнь коротка, начинай с конца», но именно так говорить нельзя было ни в коем случае. На попытки разговаривать с ним по-людски Зябликов обижался смертельно, часа на два, если, конечно, ты ему был зачем-то нужен. С другой стороны, с теми, кто ему не нужен, он совсем никак не разговаривал.

— В общем, поступил сигнал, очень тревожный.