Комендантский патруль - Артур Черный

Больше всех, видимо, не давали покоя эти девять миллионов самому Капитану-Кипежу, который уже почти ночью начинает собирать СОГ. Кто-то там только что позвонил ему и рассказал, что один из грабителей живет за вокзалом на такой-то улице в таком-то доме.

Без прикрытия, в составе четырех человек плюс водитель, Кипеж отправляет нас на окраину города в какой-то, о чем сейчас переговариваются чеченцы, разбойничий поселок. Он напутствует нас:

— Если будут деньги, везите в отдел! Считать будем здесь!

Миновав светящиеся бледным светом колонны отстроенного вокзала, мы въезжаем в паутину черных разваленных улиц. Перекошенные, передернутые лихолетьем дома зловеще наблюдают за ненужными здесь чужаками, проглатывают в своих провалах слабые огни наших фар. Неимоверно тихо и жутко в этом горелом поселке, среди его коротких, смыкающихся за нашими спинами улиц, по которым нет дороги назад. Высвечивая их названия, мы нервно сжимаем в ладонях автоматы и заставляем друг друга получше смотреть по сторонам. Вынимающая душу тишина молча плетется по гиблому дну этой земной преисподней.

Дом, который мы ищем, давным-давно покоится на дне громадной ямы, оставленной здесь нашей авиацией. Обрадованные этой страшной картиной, мы на полной скорости проходим последний клубок поворотов и сворачиваем в сторону светящегося сигнальными ракетами города. Переехав первый городской перекресток, все облегченно вздыхают.

В отделе следователь, повышая с каждым мгновением голос, на чеченском кричит на Кипежа, который, часто мигая глазами, все же упрямо спрашивает про деньги.

Утром я ухожу в разведку. Наш сегодняшний маршрут — голое поле Минутки и иссеченные развалины пятиэтажек Ханкальской улицы. Хилый, прерывистый ветер колышет светлую траву на обочинах, вздыхает в трухлявых, червивых подвалах вывернутых наизнанку хижин. Лето. Чеченское горячее лето…

Инженерная разведка дорог! Как много мыслей приходит и уходит в недолгие минуты твоего тоскливого похода! Сколько передумано в эти ранние утренние часы, когда еще так чиста земная природа! Твои вечные гости, — беда и несчастье, — сонно ждущие свою жертву, уже копятся в эти мгновения под сотнями кочек и во внутренностях гнутых столбов. Мы скупо и про запас, от фугаса до фугаса, от взрыва до взрыва, наслаждаемся этим одним, двумя часами утра без войны, где еще так далеко до безумия дня, до его выматывающих зачисток и жестокой бытовой суеты этого нескончаемого похода. Задохнувшиеся от горя наши сердца обреченно радуются свежему прохладному воздуху, улицам без людей, ярким зеленым краскам города.

На пересечении улиц Ханкальская — Гудермесская нам попадается инженерная разведка одной из воинских частей, чистящей Ханкальскую, начиная от 30-го блокпоста. Мы скучно киваем друг другу и разворачиваемся обеими группами обратно.

Навстречу нашей колонне, на зачистку 28-го ПВРа, проносятся «ЗИЛы» комендатуры и Временного отдела, набитые русскими и чеченцами. Через пять минут, заходя в сонные, притихшие комнаты ПВРа, сотрудники начнут проверять паспортный режим, копаться в дебрях местной прописки и заглядывать в углы в поисках ночующих там боевиков. Результатом этой зачистки станет отсутствие всякого результата.

Во время завтрака до стен отдела доносится короткое эхо взрыва, за которым стрекочут быстрые очереди стрелкового оружия. Фугас. Через минуту на нашей волне проходит несколько слов: «…На Ханкальской подорвали „уазик“ чеченского ОМОНа…» Я напрашиваюсь к чеченскому гаишнику, на радость последнего, в поездку к месту взрыва. Вдвоем мы первые приезжаем на пересечение двух улиц.

В том месте, где час назад сошлись две наши разведгруппы и прошли его по переменке в обе стороны, словно выковырянная в земле, виднеется воронка взрыва. Рядом еще ядовито пахнет сгоревшей взрывчаткой. Фугас был заложен на редкость бестолково, а кроме того, был спрятан по ту сторону бровки. Потому-то мы и не обнаружили его утром. Местный житель, торгующий рядом минералкой и конфетами, рассказывает, как омоновцы, прибавив машине газу, стали беспорядочно палить во все стороны и продырявили целлофановую крышу его киоска. По-видимому, пострадавших не было.

После тихого часа, что обычно кончается в обед, я выхожу за ворота отдела искать себе работу. Там в двигателе своей «пятерки» ковыряется старый Воин Шахид. Вдвоем мы едем на его участок, где тот ходит вдоль улицы и переписывает в синюю книгу «Паспорт на административный участок» данные всех проживающих. Я осторожно толкусь у калиток, обрываю с кустов созревшие до красноты сливы, плююсь косточками и стреляю по сторонам глазами. Около двух часов Шахид старательно заносит данные прописки, место и время рождения, детей и всех живущих по адресу.

Он искренне и тихо по-мужски радуется проделанной работой, сообщая мне, что осталось проверить всего две улицы. Но я выше этого и даже не переживаю о каких-то записях в собственном паспорте, придуманных нашими министрами и здесь немилосердно от нас требуемыми. Это не Россия, здесь за каждую буковку, на которую ты отвлечешься на минуту, можно поплатиться продырявленной головой. Я открываю Воину свою маленькую тайну стопроцентной полноты такого же паспорта. Все население моего 20-го участка, собранное в ней с шести улиц: Украинская, 1-я Украинская, 2-я Украинская, Белорусская, 1-я Белорусская, 2-я Белорусская, от первого до последнего человека взято с потолка, придумано мною на досуге и занесено на худую, дешевую бумагу моего паспорта. Ни много ни мало около тысячи человек. Обошел я свой участок всего за три дня сидения в заспанном кубрике общежития. Воин впечатлен моей смекалкой и с интересом спрашивает:

— А если проверят?

С полной уверенностью в правде своих слов я весело отвечаю:

— Не проверят. Если бы ты был минимум капитаном и сидел в республиканском МВД, что нас контролирует, то ты бы поехал на 20-й участок, который так далеко за городом и где так часто появляются боевики, проверять записи какого смертного русского участкового?

Воин и сам понимает, что задал глупый вопрос, и, широко улыбаясь, твердо и уверенно произносит только одно:

— Нет.

— Вот и я про что говорю.

Забравшись в самый конец улицы, мы обрываем с кустов сладкую рубиновую черешню. Дерево одиноко торчит среди раскаленных от зноя дворов. Здесь так тихо, что слышно, как трутся друг о друга листья. На сотню метров вокруг нет ни одного жилого двора, нет ни одного живого человека. Закатанная асфальтом, опустевшая дорожка уходит дальше в завалы неподвижного хаоса, исчезает под обломками брошенных наземь крыш, ползет сквозь одичавший кустарник сонной улицы.

Какая дикая, непередаваемая красота прошедшего урагана большой войны замерла в этой жестокой, смертобойной старине отлетевших грозных лет! Утопленные в земле жилища еще помнят перебегающие редкие цепи пехоты, гусеничный лязг танков и тяжелую артиллерию обоих штурмов…

Дым, пожары и пепел пришли сюда, в город Грозный, нашу русскую крепость Грозную, заложенную терскими казаками в начале девятнадцатого века.