Крепость Бреслау - Марек Краевский

— Пожалуйста, это прочтите и поймете, почему она так сильно верит в то, что вы найдете убийц ее племянницы.

Мок посмотрел на незнакомый ему текст. Это была вступительная лекция на учебный год 1944–1945 на юридическом факультете Университета в Эрлангене. Лекция сопровождалась названием «Самосуд в немецком праве». Мок начал тихо читать отрывок, обведенный копировальным карандашом:

Мок перестал читать и слушал далее перевод стенографических заметок:

— Вы одинокий мститель, единственный справедливый. Вы должны найти убийц моей Берты. Сжальтесь надо мной. Убейте убийцу, так как вы убили извращенца Роберта. Неужели я была недостаточно милосердна, чтобы добиться вашего милосердия?

Сейчас преувеличивает, подумал Мок, сравнила меня с Богом. Он почувствовал во рту отвращение. Встал, чтобы попрощаться. Тогда графиня опустилась перед нем и сложила руки, как для молитвы. Подняла к нему тусклые серые глаза и сложила губы для каких-то невысказанных слов. Ее полные губы были уже синие. Умоляющие немые заклинания привели к тому, что к ним прилила кровь. Из конопляной веревки высунулись пряди светлых волос.

Мок не мог оторвать глаз от коленопреклоненной у его ног женщины с растрепанными волосами. На мгновение он увидел свои короткие, толстые пальцы, как вцепляются в ее волосы и притягивают ее голову к себе. Он почувствовал себя неловко.

Демон нетерпения куда-то исчез, а вместо него в его голове и чреслах проснулся совсем другой демон.

Мок прогнал его тихим проклятием и повернулся, чтобы уйти. Графиня обхватила его под коленями, а ее волосы еще больше растрепались. Графиня застыла, а Мок съежился и одернул мундир, чтобы хоть немного скрыть свои истинные чувства в отношении графини Гертруды фон Могмиц.

— Хорошо, — сказал он вслух и вздохнул с облегчением, когда графиня его пустила. — Я найду этого ублюдка и брошу к вашим ногам. Начинаю расследование.

Затем вошла охранница Хелльнер, объявляя конец свидания, без слов схватила графиню за шею и потянула ее к себе. Моку казалось, что садизм доставляет рябой охраннице извращенное удовольствие. Все было греховным и непристойным. Даже движение руки профессора Брендла, когда тот пододвинул по столу ключи от мотоцикла, объявляя Моку, что сам он останется тут, а мотоцикл больше пригодится капитану во время объявленного расследования, даже это движение руки показалось ему непристойным.

Садясь на мотоцикл, он чувствовал еще вредоносных демона в облегающих и слишком узких в бедрах брюках от мундира.

Затем хлынул густой весенний дождь.

Мок поставил лицо к небу, гремящему бомбами, и успокоил мысли. Застегнул аж под шеей кожаный плащ, поправил очки, а на шляпу надел клеенчатый щиток от дождя.

Мотоцикл цундапп был непослушный и закидывался немного на скользкой мостовой Маркишештрассе. Капитан овладел им быстрее, чем своими мыслями. Эти тоже вернулись в норму, соответствующую его возрасту. Эберхард Мок задушил в конце концов демона и почувствовал смутную печаль, вызванную не угрызениями совести, которые говорили бы ему: «Старый развратник, перед тобой умоляя стояла на коленях несчастная женщина, а ты воображаешь себе дикий с ней разврат, эта несчастная женщина просила найти убийцу самого близкого ей существа, а ты соглашаешься, воображая, что разврат будет благодарностью с ее стороны».

Голос совести вовсе не шептал Моку: «Ты скотина, уже в момент дачи обещания ты знал, что его не выполнишь — как обычно, как обычно». Голос совести говорил что-то совершенно другое.

На Фрайбургерштрассе небо плеснуло бомбами. В доме, в котором находилось прекрасно знакомое Моку детективное агентство Теодора Борка, взорвался газ и обрушил каркас дома. Окна лопались, а на баке мотоцикла, за которым укрылся капитан, разбрызгалось стекло и осколки от окон, создавая своеобразный острый туман.

Дом завалился медленно и величественно, трубы урчали и плевали вокруг водой, кафель в печах отрывался от своих швов, пружины пробивали поверхность диванов, дымоходы стреляли сажей, а пыль поднималась с земли белыми и черными полосами.

Мок вскочил на мотоцикл и, стегаемый по пятам обломками кирпича, двинулся прямо в сторону тюрьмы и нового здания Президиума Полиции.

Перепрыгивая через трамвайные рельсы рядом со зданием суда, он не чувствовал уже ни малейших угрызений совести. Появились они, однако, снова, когда он ринулся быстро в направлении Силезского музея изобразительных искусств. Около неоклассического здания остановил цундапп под молодыми каштанами, безлистные ветви которых теребил порывистый ветер.

Он решил переждать дождь, который только усилился. Подвел мотоцикл под лестницу и сам укрылся под аркой музея. Прижался спиной к двери и, вопреки рекомендациям противовоздушной обороны, закурил папиросу. Табачный дым заполнил легкие и просветить ум. Мок смог уже определить свою печаль и беспокойство.

Это не были угрызения совести уважаемого человека, который превратился в старого похотливого сатира, ни угрызения совести человека чести, превращающегося в мошенника, который дает обещания так же легко, как их ломает. Это были угрызения совести полицейского, которому несколько раз пришлось невинного человека считать убийцей.

Голос совести был скрежещущий и ворчливый, как голос его покойного уже многолетнего шефа, Генриха Мюльхауза. Старый полицейский Мок слушал ее голос и чувствовал — несмотря на пронизывающий холод — румянец стыда. Голос этот смеялся издевательски: «Эдзе, звезда полиции, великолепный охотничий пес, который не бросил даже легкого следа, ты потерял нюх на старости лет? Ты действительно думаешь, старый идиот, что Берту Флогнер изнасиловали русские? Блестки на мундире указывают как на русских, так? Странные бы это были русские, которые обокрали квартиру фон Могмицов, в то время как оставили мебель и швейную машинку портного Убера! А кто сообщил твоему брату Францу о какой-то тайне квартиры фон Могмицов?