Женские церемонии - Катрин Роб-Грийе

Мы вернулись к нашему столику в первом зале, где на танцполе медленно покачивались несколько пар. В глубине, на эстраде, молодой человек продолжал танцевать ни для кого… или, может быть, для меня одной, смотревшей на него, крайне взволнованной тем, что я недавно открыла… да, в самом деле, крайне взволнованной.

Возможно, ничего бы и не случилось. Но так или иначе, когда я объявила, что хочу обследовать садомазохистские клубы Нью-Йорка, именно об этом мне тут же заговорили со всех сторон. У социолога всегда есть алиби: скажите, что вы проводите анкетирование, и можете задавать какие угодно вопросы. Юный университетский преподаватель, вызвавшийся быть моим гидом, предупредил меня: здесь никогда не знаешь заранее, что увидишь, как в «Дневной красотке» — все зависит от клиентуры, переменчивой, нестабильной, вялой вчера, изобретательной сегодня. Итак, я решила не разочаровываться, что бы ни увидела.

Было уже поздно, когда мы подошли к двери заведения, обитой помятым железом и не обещающей никакой роскоши внутри. Прочитав прейскурант, висевший сбоку от гардероба, я выяснила, что женщин среди посетителей меньшинство, поскольку, как и в других подобных заведениях, они платили за вход половину или треть цены, которую должны были заплатить мужчины: в «Адский огонь» их пускали и вовсе бесплатно, даже, точнее будет сказать, заманивали этим бесплатным посещением. Из этого можно было заключить, что они не слишком охотно приходят в такие места — во всяком случае, не в достаточных количествах. Но даже для мужчин цена была отнюдь не запредельной, судя по разношерстной клиентуре, которая в этот вечер занимала три разных сектора описываемого мною клуба. Белые, черные, молодые и не очень, в джинсах и футболках или костюмах с галстуками, посетители поодиночке или парами (редко группами) ходили туда-сюда по залу.

Сразу у входа был бар — доска, положенная на деревянные козлы, где барменша-панкушка предлагала вам в обмен на купон, отрываемый от входного билета, бутылку пива, «Коки» или «Пепси-колы» (на выбор) и соломинку. Отойдя от бара с напитком в руке и поднявшись на несколько ступенек, вы попадали во второй сектор, более удобный, где стояли небольшие банкетки без спинок, покрытые, как и пол, потертым темно-красным ковролином. Они располагались так, что образовывали квадраты (чтобы сидящим на них удобнее было беседовать), словно в середине предполагалось наличие стола — однако столов почти не было, за исключением одного-двух: ничто не должно было мешать свободному течению беседы и скольжению с одной банкетки на другую. Некоторые сидели, поставив бутылки рядом с собой или на пол; некоторые, держа их в руках, прохаживались или стояли, прислонившись к деревянным перилам, отделявшим второй сектор от третьего — свободного пространства с паркетным полом, расположенного чуть ниже.

Это походило бы на обыкновенный танцпол, если бы не странные элементы обстановки: гимнастический конь, установленный перед большим стеклянным расписным панно на одной из стен, сложенная лестница-стремянка и в глубине — древнее канапе с резной деревянной окантовкой, заключавшей лишь одно продавленное бархатное сиденье, потертое, засаленное, даже местами порванное. Вот и все. Нет, позади канапе еще были, скрытые наполовину задернутой занавеской, какие-то предметы непонятного назначения: доски, старые шланги, что-то еще — как будто туда свалили все лишнее. Я все больше убеждалась, что обстановкой никто особенно не занимался — здесь даже не было, как в «Туалете», некой эстетики изысканного старья. Нет. Здесь царила атмосфера безразличия, точно в заброшенных пустых складах, тянувшихся вдоль Гудзона, где по ночам так часто происходят короткие случки среди мусора и железного лома. Те, кто приходит туда, не обращают на это внимания. И, по большому счету, мне больше нравится это добровольно принимаемое убожество, чем неизбежное «световое шоу» с его дешевой мишурой.

На танцполе была только одна пара — негр с негритянкой, танцующие под известную рок-мелодию. Они остановились еще до того, как она закончилась. Мужчина принялся раздеваться, сбрасывая одежду прямо на пол, себе под ноги. Кажется, мне повезло: сейчас должно было «что-то» произойти. Раздевшись догола, он подошел к гимнастическому коню и растянулся на нем, так, что его грудь, живот и член оказались выставленными на всеобщее обозрение. Негритянка вытащила из брюк широкий белый ремень из плетеной кожи и принялась хлестать своего партнера. Она хлестала его почти повсюду, в основном — по животу и бедрам, жестоко, но умело. Мужчина, повернув голову к стеклянному панно, отрешенно наблюдал в нем ее действия. Он смотрел, как отражение поднимает руку, как обрушивается удар; смотрел на свое собственное распростертое тело и на лица тех, кто мало-помалу собирался вокруг них, тем не менее оставаясь на некотором расстоянии — то ли из страха, что их может задеть ремнем, то ли из почтения, а скорее всего, по обеим причинам. Тут вмешалась еще одна женщина, белая, довольно заурядной внешности, которая начала в лихорадочном исступлении хлестать негра многохвостой кожаной плеткой. Но ее возбуждение быстро иссякло. За все это время избиваемый не сделал ни единого протестующего жеста.

Совсем юная девушка, почти девочка, стоявшая рядом со мной, облокотившись на перила, повернулась ко мне и спросила, не из Парижа ли я и есть ли в Париже подобные заведения. Кажется, она сильно удивилась, когда я сказала, что нет. У нее была почти прозрачная кожа, и она напоминала фарфоровую куклу. Я спросила ее, есть ли у нее личный интерес к тому, что сейчас происходит у нас перед глазами. Она ответила: «Личного — нет, но… Я пишу порнороманы. Мне нужен материал, новые идеи…» — с такой мягкостью и искренностью, что я в ту же секунду поверила.

Отвернувшись, я заметила группу мужчин, молча сидевших напротив юной блондинки, которая тоже сидела на банкетке, откинувшись к стене и положив ногу на ногу, с очень самоуверенным видом. Она разговаривала со стоявшим перед ней на коленях молодым человеком, которого держала на поводке. Ее голос был сильным и ровным, звучного тембра. Она осыпала его оскорблениями. Молодой человек, белокурый, как и она, обнаженный до пояса, слушал ее. На правом запястье у него был браслет из белого металла, на шее — ошейник с цепочкой, на которой висела овальная медаль. Не прекращая говорить, женщина забавлялась с этой медалью, раскачивая ее золоченым носком своей босоножки. Он не отрываясь смотрел на нее, с жадностью впитывая ее слова, и казался безумно влюбленным. Весь вечер он не отходил от нее. Она и вправду была восхитительна (скорее всего, ей еще не было тридцати), с соблазнительно выступающей грудью, обтянутой красным шелком, округлыми плечами и россыпью веснушек. Когда, немного позже, я увидела ее молодого человека, в свою очередь распростершегося на гимнастическом коне, и заметила на его бедрах совсем свежие шрамы от ударов, я вновь подумала, что его потерянный взгляд трогателен, как у щенка, смотрящего на хорошенькую хозяйку.

Каждая из их импровизаций создавала вокруг них небольшое скопление людей, которое рассеивалось сразу же, как только действие прекращалось, и снова собиралось уже в другом месте, где в очередной раз происходило «что-то». В перерывах зрители знакомились (совершенно непринужденно обращаясь друг к другу без всяких предварительных вступлений), или танцевали, или просто бродили туда-сюда. Я тоже.