Балканы - Юрий Бурносов

Влад благоразумно не спрашивал, когда же их с Раду отпустят домой. Конечно, Мураду Второму наверняка было все равно, хотят валашские заложники вернуться в родные Карпаты, или же им и в Эдирне неплохо. Но он относился к Владу и Раду с доброжелательным равнодушием — по крайней мере, пока они оставались друзьями его сына и наследника, — и это отношение не стоило подвергать испытанию.

К тому же, если честно, Владу было интересно в Эдирне. Он даже полюбил этот древний город, где еще сохранились развалины римских построек времен императора Адриана. Повсюду сквозь торопливую османскую кирпичную кладку проглядывали мощные византийские стены. Но в турецких дворцах, галереях, лавках и двориках тоже была своя прелесть. Высокие — выше замковых башен — минареты, облицованные голубым и белым глазурованным кирпичом, с балконов которых созывали правоверных на молитву бородатые муэдзины. Сады, окружавшие дворец султана — роскошные и таинственные. Правда, Мехмед считал, что все сады в Эдирне не стоят и одной лавровой рощи Манисы, где наследник престола провел несколько лет.

— Разве это город! — кипятился принц, когда Влад неосторожно хвалил при нем ту или иную достопримечательность Эдирне. — Если бы ты видел Манису! Какое там небо! Какие горы! Какие пруды и источники! А какие девушки, о! Изящные, как газели, сладкие, как мед…

— Послушай, — сказал ему как-то Влад, — я охотно верю, что Маниса — прекрасное место, но как ты можешь судить о ее девушках? Тебе же было двенадцать лет!

— Во-первых, тринадцать! И не забывай, что я почти год был настоящим султаном! А султану положен целый гарем, если хочешь знать!

К этому моменту Влад уже не раз слышал историю короткого правления Мехмеда — принца, ставшего султаном и опять разжалованного в наследники. Когда Мехмеду исполнилось двенадцать лет, Мурад Второй, устав от тягот правления, решил удалиться на покой. В Манису прискакал гонец с султанским фирманом, назначавшим мальчика правителем огромной империи.

— Конечно, мне помогал править регентский совет, — нехотя признавал принц. — Но входившие в него придворные всегда были очень почтительны и исполняли все мои повеления.

Если верить Мехмеду (а Влад благоразумно делал вид, что верит каждому слову своего друга), тот год, что он правил империей, был годом сплошных радостей и наслаждений. Юный султан проводил время на охоте и в гареме, где его услаждали лучшие девушки всех покоренных османами стран.

— Ты попал к нам не в лучшее время, друг мой, — говорил он Владу, завистливо поглядывая на высокие окна отцовского сераля, — если бы я сидел сейчас на троне Дома Османа, то подарил бы тебе вторую красавицу своего гарема. Первую, как ты понимаешь, я оставил бы себе.

— Разумеется, Мехмед, — смеялся Влад. — А скажи мне, кто были эти красавицы — первая и вторая курицы твоего курятника?

— Курицы! — возмущенно фыркал принц. — Первой, без сомнения, была берберка из племени амазахов. Ух, какая горячая! Как дикая кобылица! А второй — ну, той, которой я бы с тобой поделился, — была черкешенка с волосами черными, как деготь, и грудью полной и упругой, как… как…

— Как мешок, набитый брынзой! — хохотал Влад. — И правда, жаль, что ты всего лишь наследник престола и Молла Гюрани лупит тебя своей палкой безо всякого почтения, так же как и меня!

К оливковой коже принца приливала кровь, и он бросался на Влада с кулаками. Больше всего на свете Мехмед не любил, когда ему напоминали о его нынешнем положении. Когда Хуньяди подговорил короля Владислава Ягеллона обрушиться на империю, управляемую безусым мальчишкой, регенты, погрязшие в интригах и казнокрадстве, советовали запросить у врагов мира, отдав Ягеллону часть земель Румелии. Но Мехмед, несмотря на юный возраст, твердо знал, что земли, однажды завоеванные османами, неверным возвращать нельзя. Однако надежды победить такого сильного противника, как Хуньяди, у него тоже не было.

И тогда он попросил помощи у отца.

Мурад Второй, наслаждавшийся покоем в садах Манисы (став султаном, Мехмед вынужден был перебраться в Эдирне, и отец с сыном поменялись местами), согласился не сразу. По-видимому, он считал, что война с христианами станет для его наследника хорошим экзаменом. Но в это время в горах Албании поднял восстание бывший воспитанник Мурада Георгий Кастриоти, прозванный Скандербегом. Поводом, как часто случается, стал сущий пустяк: в родном городе Скандербега, Круе, кто-то из турецких солдат затащил в свою палатку красивую албанскую девицу. Девица подняла крик, прибежавшие на помощь братья избили солдата, а турки порубили их кривыми саблями. В ту же ночь вспыльчивые жители Круи вырезали весь османский гарнизон и отправили посольство к Скандербергу с просьбой о защите.

Бейлербей Румелии, входивший в регентский совет юного султана, послал против Круи карательную экспедицию. Круя — хорошо укрепленная крепость на вершине горы — закрыла ворота и приготовилась к осаде. Пятидесятитысячная армия, которая очень пригодилась бы Мехмеду в приближающейся войне с королем Владиславом, застряла в албанском захолустье.

Скандербег с большой охотой пришел бы на помощь Круе, тем более что там находился его родовой замок. Но сил у него было немного — тысяча тяжелых кавалеристов, пять тысяч пехотинцев и тысячи две лучников. Формально эти воины находились на службе у Дома Османа, и до происшествия в Круе султан вполне мог на них рассчитывать. Но безымянный турецкий сладострастник спутал Мехмеду все карты. Скандербег публично отрекся от мусульманской веры, принял католическое крещение и объявил великий освободительный поход против османов. Через неделю его войско увеличилось в пять раз, правда, в основном за счет плохо вооруженных албанских крестьян. А потом Скандербег взял и заключил договор с венгерским демоном Хуньяди.

Мурад Второй хорошо знал, чего можно ожидать от воинственного албанца. Решив, что против двух серьезных противников его сын, пожалуй, не выстоит, он согласился помочь Мехмеду.

Прежде всего он договорился с генуэзцами, и те предоставили ему свой огромный флот. То, что корабли генуэзцев были торговыми и плохо подходили для ведения боевых действий, Мурада не смущало: ему, в конце концов, требовалось лишь перебросить через пролив огромную анатолийскую армию. Когда Мурад подошел к стенам Эдирне, за которыми прятался его сын, приведенное им войско покрыло равнину перед городом, подобно стае саранчи.

А дальше произошло то, о чем Мехмед предпочитал не упоминать. Армия — как та, что защищала Эдирне, так и пришедшая с Мурадом — пожелала возвращения на трон старого султана. Янычары, разбившие лагерь под окнами дворца, пили бузу, били в огромные барабаны, жгли факелы и орали в десять тысяч глоток: «Не хотим сосунка!»

Мурад Второй почтительно пригласил сына к себе в покои. Подвел к окну и отдернул занавеску.

— Они не пойдут за вами, ваше величество, — сказал бывший султан. — Месяц назад пошли бы, но сейчас никто из них и шага не сделает по вашему приказу. По их разумению, вы струсили.

— Но я не вовсе не трусил! — гневно возразил Мехмед. — Просто эти дармоеды из регентского совета готовы были отдать венграм половину наших владений, чтобы только не воевать. Я не мог оставить у себя за спиной этих предателей.