Угодья Мальдорора - Евгения Доброва

— Сейчаз! Во, видал! — Резник показал конфигурацию из трех пальцев. — Не дождешься, зритель. — И обнял невесту за плечи.

Тамара поежилась.

— Холодно тебе?

Жорка сбегал домой и принес брезентовую штормовку — серо-зеленую непродуваемую куртку с ромбом-эмблемой на рукаве: буровая вышка и надпись «Мингео РСФСР». Тамара набросила ее на плечи, прямо поверх свадебного платья.

— Том, спой нам, а? — попросил Жорка. — Знаете, как она поет? Умереть не встать. Спой эту, грустную… про соловья.

— Да перестань. Такую песню — в такой день петь. Под нее только плакать.

— Спой, Том. Пожалуйста.

Это была любимая песня невесты. Я слышала ее много раз, когда ходила на уколы. Тамара всегда напевала «и-и-тёх-тёх… вить-тёх-тёх-тёх…», вонзая в ягодицу иглу, — отвлекала так, видимо.

— Ой, пристал — не отстанет, — согласилась она и взяла высоко:

Ой, у гаю при Дунаю

Соловей щебече,

Вин свою сю пташину

До гнездечка кличе…

— Красивая мелодия, — сказал дядя Толя Тунцов. — Ну, а теперь нашу, геологическую. Поправил ремень на плече, растянул меха…

Мамонт спит, храпит собака,

Спит свирепый белемнит.

Шестижопая кусака

Тоже спит.

Бдыть!

После каждого «бдыть!» он встряхивал головой, отбрасывая на лоб отросшую челку.

— Толь, там не так поется.

— Так, — мотнул челкой Тунцов, не переставая играть.

— Пусть моя еще споет, — не унимался Жорик. — Толь, знаешь эту, хохлацкую… «В саду гуляла, квитки сбирала я…»

— Опять жалобную, — поморщилась Тамара.

— Знаешь?

— Подберем, какие проблемы, — сказал дядя Толя.

И Тамара пошла на второй круг.

— Ишь, распелась! Нашел голосистую! Людям спать надо! Одиннадцать часов! — послышался вдруг истошный Мартынихин голос.

Старуха стояла на балконе в ночной рубашке и в мелких самодельных бигуди. Кто-то из гостей засмеялся.

— Что ты сказала, коза? — Жоркина рука потянулась к пустой бутылке.

— Что слышал, то и сказала. В Скадовск езжайте горланить! У меня давление сто шестьдесят на сто. Ишь, певица нашлась. Песнехорка гребаная!

— Еще одно слово, мать, и я тебя вот этими руками придушу. И петь будем на твоих поминках.

— Это мы еще посмотрим, на чьих поминках.

— Прикуси язык, лярва! — Сжимая в руке метательный снаряд, Жорка медленно поднялся из-за стола.

— Жора, не надо! У нее ружье!

И в этот момент все увидели, что с балкона на них смотрит двустволка.

— А ну убери! — крикнул Жорка.

— Да я тебя, ирода, сейчас кончу! — Старуха сделала короткое движение рукой. За бортиком балкона не было видно, что она делает. Похоже, потянула за спусковые скобы.

Один раз Резник уже заглядывал смерти в глаза. За полярным кругом, в устье Оби, шли полевые работы — изыскания под трассу газопровода. Жорка был помощником начальника отряда. Перед выходными геологи скинулись по рублю и отправили его за водкой — алкоголем приторговывали баржи, стоящие на рейде.

Жорка оттолкнулся от берега, завел мотор, прошел немного — и заглох. Дергал-дергал пускач — бесполезно, не заводится. Из ничего поднялся ветер, пошел снег с дождем. Лодку понесло в море. А тут еще и волна. Жорка сразу сел на весла, чтобы держать лодку носом к ней: если ударит в борт — перевернет. Лодка плоскодонная, казанка, а волна на мелководье короткая и высокая, в отличие от пологой морской.

Не дождавшись Резника ко времени, экспедиция вызвала на поиски вертолет. Но из-за штормовой погоды он мог летать от силы часа полтора и возвращался назад.

Резник греб трое суток. Стер руки почти до костей, хоть и надел полиэтиленовые пакеты. Потерял ориентацию и счет времени — думал только о том, чтобы держать лодку носом к волне. Жорку вынесло на Северный морской путь, когда свои уже перестали искать, и там его подобрал сухогруз. После рейса за водкой к гребцу приклеилось прозвище Тур Хейердал. Хотя история напоминает больше о лягушке, которая сбила масло из молока.

— Ты, бабка, это брось, — глухо сказал Резник. — Что мы тебе такого сделали?

— Порешу, как свиней! — не унималась Мартыниха. — Чтоб вы сдохли, поганые!

Две женщины, сидевшие с краю, вскочили, хотели бежать.

— Ста-ять! Всем стоять! На место!

Дамы, бледные как полотно, опустились на скамью. Мартыниха вошла в опасное пике. Дальше могло случиться что угодно.

— Сейчас, когда я буду кричать, — тихо сказал Жорка невесте, — юркнешь под стол. Одним движением. Быстро. И сгруппируешься. Поняла? Фатой не зацепись.

— Убери, и мы уйдем! Слышишь? Убери, и уйдем.

Тамара соскользнула под стол.

— Никуда ты, щенок, не уйдешь. Разбежался! — Мартыниха хохотала аки дьявол. — А что это красавица наша там потеряла? Да я тебя из-под земли достану, голубка. — Старуха поводила двустволкой туда-сюда, как указательным пальцем.

Люди не сводили глаз с ружья.

— «Иж-12», — сплюнул сквозь зубы дядя Толя.

— Сам вижу, не маленький, — огрызнулся Жорка.

— Деда еёного, знаю я эту пушку. На глухаря вместе ходили. Бьет на сто метров.

До балкона было гораздо меньше.

— А дед где?

— В санаторий уехал.

— Вот вляпались…

Дед Мартынов действительно проходил курс лечения в бронхо-легочном санатории: пятнадцать лет назад он заработал хроническую пневмонию. Тогда, в середине весны, старик возвращался с работы, из геологоразведочной экспедиции. Дорога вела мимо длинного пруда на задах поселка. Летом в нем купались, а зимой ходили по льду до деревни, срезая расстояние.

Лед еще лежал, но уже был непрочным. Это не остановило братьев Казачкиных, решивших сходить через пруд на конюшню и поклянчить, чтобы дали покататься на смирной кобыле Ладошке — каждый школьник поселка Лесная Дорога хотя бы раз в жизни посидел в ее седле. Не прошли братья и трети пути, как побежала трещина, еще одна — и они дружно плюхнулись в воду. Казачкиным повезло: Мартынов заметил их практически сразу. Попробовав ногою крепость льда, он ступил на тропинку и пошел, а ближе к полынье пополз.

Он вытащил братьев, подождал, пока доберутся до берега, и двинулся вслед. Казачкиных лед удержал, а под ним все-таки провалился. Пруд был неглубоким, взрослому по шею. Мартынов стоял на дне. Драповое пальто намокло, стало тяжелым. Он попробовал выбраться, но не смог. Пытался обламывать локтем края у полыньи — не получилось, не хватало размаха.

Час пришлось простоять деду в проруби, пока не приехали пожарные и не кинули лестницу. Потом два месяца болел: рассказывали, вся спина почернела. Его наградили медалью «За спасение утопающих» и раз в год предоставляли курсовку в санаторий. Там он и пребывал во время Жоркиной свадьбы.