Мент без ценника - Владимир Колычев

– Напрасно вы упрямитесь, Лидия Максимовна. Я понимаю, вам страшно, но вы подумайте о Егоре Хромцове. Он же ваш сосед, а значит, не последний для вас человек. Вы, наверное, родителей его знаете…

– Не знаю. Тетку его покойную знала, а его родителей нет. Да и не важно это.

– Почему?

– Потому что у меня муж, дети. Потому что Таньке моей двенадцать лет. Школа далеко; пока она до дому дойдет, с ней сто раз все что угодно случиться может. Да хоть бы и рядом была школа, все равно случиться может… Если я вам помогать буду… Приходил тут сегодня один. Угрожал…

– Кто приходил?

– Приходил, и всё! – Лидия Максимовна поспешно отвела взгляд.

Врет она, никто к ней не приходил. Но ведь она всерьез верила, что могли прийти… И обязательно придут, если она станет давать показания. А у нее дочь двенадцати лет…

А может, приходил кто-то – убийца, например, или кто-то из его подельников. Такое вполне возможно.

– Поймите вы, Егора могут осудить за убийство, которого он не совершал. И не мы будем в этом виноваты, не милиция, а вы, Лидия Максимовна.

– Мне очень жаль, но я ничем помочь не могу.

Теперь Богдан точно знал, что дальше с ней разговаривать – только время терять.

Он вышел на улицу и возле второго подъезда увидел служебную машину. Своего автомобиля у Гущина не было, поэтому он мог воспользоваться оперативным транспортом. Ему нужно сломать Хромцова, но его жена мешает тем, что предоставляет ему алиби. Поэтому Гущин будет давить на Лену, выбивать из нее ложные показания. И еще против Богдана заставит свидетельствовать.

В машине дремал хорошо знакомый Богдану водитель. Учуяв его приближение, Шмаков открыл глаза и вышел из машины:

– Здрав-жлаю-трыщ лейтенант!

С артикуляцией у него не важно, но небрежности в словах не было. И взгляд уважительный. Богдан хоть и лейтенант, но уже успел доказать свой профессионализм. Потому что не искал для себя легких путей. Потому что работал как проклятый, даже не пытаясь создать семью, чтобы на заботы о ней не отвлекаться. Он мент по жизни, это знают даже уголовники. Знают, поэтому стараются держаться от него подальше.

– Кого привез, Толик? Гущина?

– Его са́мого.

– Где он?

– Не знаю, но сказал, что через полчаса будет.

– Когда сказал?

– Минут десять назад.

Богдан не стал звонить в дверь хромцовской квартиры. Как настоящий опер, он обязан владеть оружием своего врага, поэтому в кармане у него всегда водились отмычки – этот незамысловатый, но действенный воровской инструмент. А замки он научился вскрывать еще до службы в армии. Трудное у него было детство, тяжелое, много лиха пришлось ему хлебнуть в ту несладкую пору…

Замок у Хромцова простой, поэтому на то чтобы открыть его, ушло не больше минуты. Причем никто ничего не услышал. Распахнув дверь, Богдан вошел в квартиру и уже из прихожей увидел Лену. Она сидела в кресле, а Гущин нависал над ней, руками упираясь в подлокотники. Она уже уперлась затылком в спинку кресла, а Гущин продолжал приближать к ней дышащее злобой лицо.

– Я вам не помешаю?

– Городовой?! – ошалел от страха и возмущения Гущин.

Он оторвался от кресла, неосознанно, на рефлекторном уровне шагнул к нему и оторопело застыл:

– Как ты сюда попал?

– Дверь закрывать надо.

– Кто тебя сюда звал?

Гущин уже оправился от неожиданности, приходил в себя.

– Если ты не отстанешь от Елены Витальевны, я дам против тебя показания. Ты будешь обвинен в том, что понуждал ее к даче ложных показаний. Статья сто восемьдесят третья, до двух лет лишения свободы…

– Зря ты так, Городовой, – хищно сощурился Гущин. – Зря ты идешь против течения…

– Где течение? Ты, что ли, течение? Ты ручеек из кучи жидкого навоза, Гущин…

На журнальном столике возле дивана лежал бланк протокола, пока пустой – даже «шапка» не заполнена.

– Давай, Гущин, садись, пиши. А вы, гражданка Хромцова, ответьте на вопрос: где находился ваш муж в ночь с двадцатого на двадцать первое февраля одна тысяча девятьсот девяносто второго года?

– Дома Егор находился, – благодарно улыбалась Городовому девушка. – Со мной.

– И никуда не отлучался?

– Нет… Я сплю очень чутко, я бы заметила…

– Ясно… А что произошло у вас в квартире вчера вечером, в начале десятого? На имя начальника РОВД поступило заявление, что лейтенант Городовой у вас дома жестоко избил капитана Гущина. Это правда?

– Нет, неправда.

И у Богдана имелись в кармане чистые бланки протокола. Он достал один, развернул, разгладил, бросил на стол:

– Давайте, товарищ капитан, записывайте показания свидетеля.

– А если нет? – свирепо глянул на него Гущин.

– Не бойся, бить тебя не стану. Но пакость какую-нибудь сделаю. С такими, как ты, капитан, не церемонятся. Таких, как ты, давят. Я бы тебя с удовольствием задавил…

Богдан умел разговаривать с матерыми уголовниками, ломать их волю. Потому что была в нем сила. Вчера Гущин познал физическую ее сторону, а сейчас его согнула исходящая от Богдана внутренняя мощь.

– Богдан, ну что ты такое говоришь? – залебезил Гущин. – Не надо на меня давить. Ты не все так понял… И на «вы» со мной не надо. Мы же вместе с тобой работаем… Просто было подозрение, что Сысоева и Костылина убил один и тот же человек…

– Может, и один. Но Сысоева Хромцов не убивал. У него есть алиби. Причем железное.

– Есть алиби, – кивнул Гущин. – Есть… Сейчас оформим протокол допроса свидетеля, и все будет в порядке… А драки никакой не было. Это я сгоряча. Сейчас я не готов извиниться перед тобой, – с досадой глянув на Лену, сказал он. – Но я обязательно извинюсь. Потому что был не прав… И с Леной бес попутал…

Богдан не верил, что это раскаяние было искренним. Но лучше уж так, чем никак.

Тихо в камере, только слышно как из крана в унитаз капает вода. Слышно едва, потому что капли падают на подстеленную тряпку. Раздраженные нервы реагируют не на сам звук, а на его фантом, усиленный воспаленным воображением. Но если бы только это угнетало Егора. Опер выполнил свое обещание – здесь, в изоляторе при районном отделе, он содержался в отдельной камере, но завтра его переведут в СИЗО. И там уже никто ничего не гарантирует. Тем более что Егор не сознался в убийстве какого-то Сысоева. Гущин очень злится…

В ритм капели вдруг вклинился звук поворачивающегося в замке ключа. Дверь в камеру стала открываться, и душа у Егора ухнула в пятки. Говорят, в этой камере повесился какой-то крутой бандитский авторитет. Верней, ему помогли это сделать воры, что содержались по соседству. На такую же примерно расправу намекал Егору и Гущин.