Все мы смертны - Атул Гаванде

Мы думали, что в “Лонгвуд-Хаусе” есть все необходимое. Современное оборудование, самые высокие критерии безопасности и качества ухода. Квартира Алисы позволяла ей жить с теми же удобствами, что и в старом доме, но в более безопасной и контролируемой обстановке. Это решение было большим облегчением для ее детей и всей ее большой семьи – лишь самой Алисе оно было не по душе. Она так и не привыкла к жизни в “Лонгвуд-Хаусе”, так и не смирилась с ней. Как бы ни старались ради нее ее родные и сотрудники дома престарелых, это делало ее лишь несчастнее.

Я спросил у Алисы, что ее печалит. Но Алиса не могла сказать, что именно. Главную ее жалобу я не раз слышал и от других обитателей домов престарелых: “Здесь я не дома”. Для Алисы квартира в “Лонгвуд-Хаусе” была лишь бледной копией ее собственного дома. Оказывается, место, где чувствуешь себя дома, необходимо человеку как воздух.

Несколько лет назад мне случилось прочитать историю о Гарри Трумэне, восьмидесятитрехлетнем старике, жившем неподалеку от городка Олимпия в штате Вашингтон[60]. Его дом стоял у самого подножия вулкана Сент-Хеленс, и когда вулкан в марте 1980 года начал дымить и рокотать, Гарри наотрез отказался покидать свое жилище. В Первую мировую он был летчиком, в эпоху сухого закона – бутлегером и жил в домике на озере Спирит более полувека. За пять лет до этого он овдовел, так что теперь на 54 акрах земли у подножия вулкана не было никого, кроме Гарри и его шестнадцати кошек. За три года до этого он свалился с крыши, когда счищал снег, и сломал ногу. Врач сказал, что “только идиот” полезет на крышу в таком возрасте.

– А пошли вы!.. – рявкнул в ответ Трумэн. – Мне восемьдесят лет, а в восемьдесят лет я имею право сам решать и делать, что хочу!

Возникла угроза извержения, и власти объявили эвакуацию. Но Трумэн никуда ехать не собирался. Вулкан курился больше двух месяцев. Власти расширили радиус зоны эвакуации до десяти миль от горы. Трумэн упорно сидел дома. Он не верил вулканологам – никогда ничего определенного не скажут и вечно сами себе противоречат. Гарри боялся, что брошенный дом разграбят и разломают, как уже случилось с одним домом на озере Спирит. И вообще его дом был его жизнью.

– Если дом погибнет, я хочу погибнуть с ним, – сказал Гарри. – Все равно, если я его потеряю, то и недели не проживу.

Его стариковская брюзгливая прямота привлекала журналистов, они любили слушать, как он разглагольствует – на голове зеленая бейсболка, в руке высокий стакан с бурбон-колой. Местная полиция сначала хотела было арестовать Гарри ради его же блага, но потом решила, что не стоит, учитывая его возраст и возможный ущерб для репутации полицейских. Тем не менее власти не упускали ни единого случая уговорить Гарри уехать. Он был непреклонен. Одному своему другу он сказал:

– Если я завтра умру, значит, я прожил чертовски прекрасную жизнь. Я сделал все, что мог, и все, что хотел.

Извержение началось 18 мая 1980 года, в 8 часов 40 минут утра, и было мощным, как взрыв атомной бомбы. Безудержный поток лавы целиком залил озеро Спирит, похоронив под собой Гарри Трумэна, его кошек и его дом. Впоследствии Гарри стал предметом настоящего культа – старик, не покинувший свой дом, бросивший вызов судьбе и живший так, как ему хотелось в эпоху, когда это, похоже, было уже невозможно. Жители близлежащего городка Каслрок поставили Гарри памятник, который стоит и поныне; о Трумэне сняли телефильм с Артом Карни в главной роли.

Алисе не грозило извержение вулкана, но в остальном все было так же. Для нее уехать из дома на Гринкасл-стрит значило положить конец жизни, которую она сама выстраивала десятилетиями. И ей труднее всего было вытерпеть именно то, что делало “Лонгвуд-Хаус” таким удобным и безопасным. Ее новая квартира относилась к категории “для самостоятельной жизни”, но теперь Алиса стала частью жесткой структуры и вынуждена была жить под постоянным надзором, с чем раньше никогда не сталкивалась. Сиделки следили за ее рационом. Медсестры наблюдали за состоянием здоровья. Они заметили, что у нее ухудшается чувство равновесия, и выдали ей ходунки. Детей Алисы это только обрадовало, но ей самой претило, что с ней нянчатся и ею командуют. А с течением времени в ее жизнь вмешивались все сильнее. Когда сотрудники “Лонгвуд-Хауса” забеспокоились, что она забывает принимать лекарства, то сообщили ей, что если она не согласится оставлять лекарства на посту медсестер и ходить туда дважды в день, чтобы принимать таблетки у них на глазах, то должна будет переехать из квартиры в отделение сестринского ухода. Джим и Нэн наняли сиделку по имени Мэри, чтобы она помогала Алисе соблюдать врачебные предписания, составляла ей компанию и по возможности помогала отсрочить день, когда понадобится сестринский уход. Мэри понравилась Алисе. Но оттого что в квартире часами напролет сидит посторонний человек, которому зачастую совершенно нечем заняться, ей становилось только хуже.

Должно быть, Алисе казалось, что она вдруг оказалась в какой-то чужой стране, откуда ее теперь никогда не выпустят. Пограничники были с ней чрезвычайно приветливы и даже веселы. Они обещали ей, что у нее будет уютное жилье и что о ней будут хорошо заботиться. Но ведь Алиса не хотела, чтобы о ней заботились, она хотела жить своей жизнью! А веселые пограничники отняли у нее ключи и паспорт. Алиса лишилась дома – а теперь перестала быть и хозяйкой сама себе.

Гарри Трумэна все считали героем. Гарри Трумэн с озера Спирит не стал переезжать ни в какой “Лонгвуд-Хаус”, и Алиса Хобсон из Арлингтона, штат Виргиния, тоже этого не хотела.

Как же мы очутились в мире, где перед глубокими стариками стоит выбор – либо погибнуть при извержении вулкана, либо полностью отказаться от контроля над собственной жизнью? Чтобы понять, что случилось, нужно проследить историю того, как современные дома престарелых пришли на смену богадельням прошлого, – и это, оказывается, сугубо медицинская история. Наши дома престарелых появились не потому, что мы захотели, чтобы наши старики жили лучше, чем в жутких приютах в старину. Не то чтобы мы огляделись вокруг и сказали: “А знаете, у человека в жизни наступает такой этап, когда он уже не может сам себя обслуживать, и нам нужно придумать, как ему это облегчить”. Нет, мы сказали совсем другое: “Видимо, это медицинская проблема. Давайте положим этих людей в больницу. И, может быть, врачи разберутся, как с ними быть”. Так и появился современный дом престарелых – более или менее случайно.

В середине XX века в медицине произошел настоящий переворот[61]. До этого, если человеку случалось серьезно заболеть, врачи обычно лечили его в его же собственной постели. Функция больницы в основном сводилась к опеке. Великий врач и писатель Льюис Томас следующим образом вспоминал свою интернатуру в Бостонской городской больнице в 1937 году: